Двенадцать цезарей - Мэтью Деннисон

В начале 39 года Гай произнес речь в сенате, в которой, имея веские причины, лишил спокойствия римский нобилитет. Авторство ее он приписал не себе, а Тиберию.

«Не показывай расположения ни к одному из них и не щади никого. Потому что они ненавидят тебя и молятся о твоей смерти, и убьют вас, если смогут. Поэтому не раздумывай, как им понравиться, и не возражай против их разговоров, но заботься только о собственном благе и безопасности, поскольку это наибольшее, чего можно требовать».[112]

В последнее время император читал документы о предательствах, относящихся к предыдущему правлению. Это были те самые бумаги, которые в 37 году, отменив, ко всеобщему облегчению законы о государственной измене, Гай обещал уничтожить, не просматривая. Возможно, это принесло бы императору и сенату больше пользы, поскольку в документах говорилось об отношении Тиберия к матери Гая Агриппине и братьям Нерону и Друзу. Прочитанное поразило и разгневало его. По приведенным в них свидетельствам он понял, что Тиберий был вынужден осудить Агриппину и ее сыновей как заговорщиков. Некоторую информацию предоставляли действующие сенаторы. Это были те же люди, которые в течение последних двух лет присоединялись к хору хвалебных голосов, которыми малодушный сенат обычно приветствовал меры и действия Гая. В какой-то момент мир перевернулся. Слишком долго Гай Калигула привык считать Тиберия виновным в гибели своей семьи. Слишком поздно он осознал, что это не так. Гай заявил потрясенным сенаторам о своем открытии и намерениях. Затем процитировал пугающие слова о двуличности сената и неприязни к нему, якобы сказанные ему Тиберием. Он закончил тем, что, по утверждению Диона Кассия, является классической угрозой Тиберия: «Ни один живой человек не подчиняется свободно воле правителя; он почтительно относится к нему, только испытывая страх перед силой».[113] В тот же день, желая внушить сенаторам беспокойство, он восстановил в действующем римском законодательстве суды по обвинению в государственной измене.

Ответ сената, проголосовавшего за ежегодные пожертвования Гаю и официально оформившего культ преклонения перед императором, не произвел впечатления. Сенаторы обманут Гая точно так же, как обманули Тиберия. До Калигулы уже дошли слухи о заговоре. До конца года он предпримет меры против заговорщиков, умножив число жертв среди римской аристократии.

Это не было беспричинной паранойей. Свидетельства, содержавшиеся в этих «сожженных» документах, вбили клин между Гаем и сенатом. Они убедили императора в правильности политики, которая исключала консультации с сенаторами и укрепляла монархическое правление с помощью тесного круга личных советников, в который входил влиятельный вольноотпущенник по имени Каллист. Так проявилась ирония судьбы. Сожаление по поводу политического влияния во времена Республики способствовало тому, что сенат старался угодить принцепсу с целью сохранить остатки власти и, возможно, попытаться перегруппироваться на этой платформе. Тем самым он преуспел лишь в дальнейшем подрыве своего положения, разоблачив свою склочную трусость, доказав Гаю, что он был прав в том, что не доверял этим опозорившим себя людям и передал функции советников друзьям и бывшим рабам.

С другой стороны, при чтении источников Гай создает впечатление человека, готового растоптать оппозицию, как только она поднимет голову. С этого времени целью его принципата был абсолютизм: безудержное стремление сохранить трон, принудить к подчинению, еще более укрепить свою позицию неослабевающим акцентом на своей божественности. Это была рискованная стратегия — как в Риме, так и вне его. В Иудее, например, его требование возвести свою культовую статую в Иерусалимском храме чуть не вызвало восстание в иудейском мире. Хотя в советниках Гая ходил александрийский вольноотпущенник-антисемит, политика принцепса в отношении иудеев была злонамеренной лишь отчасти, так как он руководствовался представлением, что империя должна признать его божественность. (В конце концов Гай смягчил свои взгляды на иудеев, придя к заключению, что они «скорее введены в заблуждение, нежели порочны, и глупы, отказываясь верить, что природа моя божественна».[114])

Его действия приобрели символическое измерение. Он придумал то, что Светоний назвал «зрелищем новым и дотоле неслыханным». Он перекинул временный «мост» длиной около пяти километров через залив в Байи — дорогостоящее и впечатляющее инженерное достижение. В действительности это был своего рода понтонный мост из лодок и грузовых судов на якорях, выстроенных в два ряда, на который был насыпан «земляной вал, выровненный по образцу Аппиевой дороги». Гай разъезжал по нему в нагруднике легендарного абсолютиста, Александра Македонского. На следующий день для развлечения зрителей, в том числе делегатов из Парфии, он проехал по мосту на колеснице. За ним следовали свита и весь отряд преторианской гвардии.

В этом потрясающем спектакле римского общественного театра с добродушной покладистостью, характерной для принципата Гая, гибли зрители, падая в море с окружающих холмов и утесов, и неудивительно, что после него мания величия императора ничуть не ослабла. Она лишь могла укрепить его намерение провести единственную военную кампанию на берегах Рейна — «шутку», по оценке Тацита.

Осенью 39 года Гай отправился из Италии, чтобы предпринять переход через Альпы. Хотя он путешествовал с огромным и роскошным конвоем (его несли на носилках восемь рабов в окружении преторианской гвардии), продвижение было скорым. Это объяснялось тем, что основной причиной было не пополнение отряда батавских телохранителей, как утверждает Светоний, и не необходимость пополнить опустевшую казну за счет награбленного в Испании и Галлии, как предполагает Дион Кассий, а желание подавить мятеж, который Гай Калигула не мог игнорировать.

Вместе с императором путешествовали его сестры — Агриппина и Юлия Ливилла, а также вдовый супруг Друзиллы — Лепид. Их первым местом назначения была Верхняя Германия, где в конце октября Гай казнил имперского легата Лентула Гетулика по подозрению в измене. Хотя факты по этому случаю сбивчивы, Гетулик, по всей видимости, подозревался в заговоре с целью убить Гая и поставить вместо него Лепида — в тот момент наиболее вероятного наследника. Лепид также заплатил жизнью за свое вероломство (но его обвинили в связи со своими свояченицами, а не в прямой вовлеченности в план стать пятым римским цезарем). Агриппине и Юлии Ливилле приказали сопровождать останки Лепида в Рим (предположительно, чтобы намеренно пародировать триумфальное путешествие Агриппины из Брундизия). После этого они отправились в изгнание, а их имущество было распродано Гаем по небывалым ценам. Тем временем Гай, не предпринимавший никаких действий с четвертью миллиона собранных войск, инсценировал серию воображаемых «рейдов» на другой берег Рейна, расположив своих людей как «врагов», а затем устраивая за ними погоню и захватывая их в плен. Он принял поздравления сената в связи с этим воинственным шутовством и семь аккламаций победителя со стороны легионеров. Своевременное бегство на сторону римлян сына британского царя Кинобеллина, по имени Админий, позволило Гаю утверждать, что он покорил негостеприимный остров во время похода на север, и за это достижение ему был присвоен титул «Британник». В качестве акта будущей значимости он назначил на место Гетулика в Верхней Германии Сервия Сульпиция Гальбу, вельможу с худым, продолговатым лицом.