Краткая история смерти - Кевин Брокмейер

— Вы сами написали, — сказала она.

Колман догадался, что девушка прочла плакат, который он вновь подписал — профессор Колман Кинзлер.

— Давайте-ка я вас подниму, — предложила она и добавила, когда Кинзлер встал: — Меня зовут Сара.

— Возлюбленная жена Авраама.

Девушка покачала головой:

— Вы, наверное, меня с кем-то путаете. Я не замужем.

— «И призрел Господь на Сарру, как сказал; и сделал Господь Сарре, как говорил».

Казалось, девушка пожалела, что представилась. Она долго смотрела на Кинзлера молча, как на шкатулку, из которой вот-вот выскочит чертик, а потом уточнила:

— С вами точно все в порядке? Я должна встретиться с мамой.

Он вдруг вспомнил Библию, подаренную индуске много лет назад, и сказал:

— Мне не хватает Библии.

— Она у вас в руках.

Девушка не ошиблась, Кинзлер действительно держал Библию, но не ту, о которой думал. Не ту, по которой столько лет томилось его сердце.

Тем не менее он сказал:

— Спасибо, вы очень добры.

— Тогда я пойду. — Девушка слегка повысила голос в конце фразы, как будто задавала вопрос. Кинзлер смотрел, как она медленно шла через площадь. Он подождал, пока Сара не скрылась из виду, а потом поднял плакат, обернулся к первому же прохожему и снова начал проповедовать. Он объяснил, что бедствия Иова были испытаниями, посланными дьяволом, но в то же время и Богом. Кинзлер спросил у мужчины, клеившего объявления на киоск, слышал ли он весть — Благую Весть Иисуса Христа, но тот выпустил ему в лицо облако сизого сигаретного дыма и ушел. Тогда Кинзлер обратился к женщине на высоких каблуках, которая спешила в книжный магазин, и получил от нее пригоршню мелочи. Он подошел к следующему…

Так прошел день.

К вечеру у него разболелись ноги и копчик. Он снял ботинки, налил в ведро теплой воды и вынес на балкон, миновав обе стеклянные двери. Когда он погрузил ноги в воду, все тело закололи мириады иголочек, приятное ощущение докатилось до плеч. Кинзлер сидел на ржавом шезлонге и смотрел, как догорает солнечный свет.

И был день шестой.

И почил он от дел своих.

Значит, Джойс и Пакетт добрались до станции. Они прошли тем же путем, что и Лори, сначала двигаясь вдоль западной кромки континента, а затем спустились по ледяному потоку и миновали замерзшее море. Если верить дневнику Джойса, погода им благоприятствовала, дул свежий ветер, а снегопад постепенно слабел. Когда они достигли ледяного потока, испещренного трещинами и разломами, облака совершенно рассеялись. День или два Пакетт и Джойс потеряли, чиня сломанный полоз. Они наткнулись на трещины, слишком широкие, чтобы их преодолеть. И разумеется, как всегда, ссорились из-за того, когда устраивать привал и когда выдвигаться поутру. Но по большей части путешествие прошло спокойно.

Настоящие проблемы начались, когда они достигли станции.

«Запись 71, 25 февраля. Приехали. Наконец-то приехали. Мы добрались до станции примерно в полдень и по короткой тропинке подкатили прямо к двери. Так приятно было видеть отпечатки ботинок на снегу вместо бесконечного гладкого белого льда. Я почувствовал себя Робинзоном Крузо, стоящим на берегу острова. П. постучал в дверь, ожидая, что кто-нибудь откликнется. Нам действительно откликнулись, но не из дома. Все были на заднем дворе. Шесть человек. Они с трудом вышли из-за угла с кирками и лопатами. Они твердили: „Наконец-то вы приехали, мы не слышали шум мотора, уже давно вас ждем“. Не знаю, за кого они нас приняли. Я объяснил ситуацию и спросил разрешения воспользоваться их оборудованием, чтобы связаться с Атлантой. Они казались страшно удрученными. Сказали, что, конечно, мы можем попробовать, но… Это „но“, должно быть, означало, что ничего хорошего все равно не выйдет. И не вышло. Рация, передатчик и компьютер работали, но никто не отвечал. Кто-то сказал, что им уже несколько недель не удается ни с кем связаться — с тех самых пор, как в последний раз привезли припасы. П. спросил этого человека, как его зовут. Он ответил: „Митъярд“ — и показал свою фамилию в списке. Там значились двадцать человек. „Где остальные?“ — спросил я, и Митъярд ответил: „Никаких остальных. Мы — это все, кто остался. Только что мы похоронили на заднем дворе Монгно. Вам тут нечего делать“. Они рассказали, что случилось. Какое-то заболевание охватило станцию — вирус занесли, когда в последний раз привозили припасы. Пакетт спросил: „А что вам привезли?“ Ему ответили (Тернер? Дикстра?): „Еду, напитки, моющие средства. Ничего особенного. Мы попросили плазменный тигель, но так его и не получили“. Я: „И когда люди начали болеть?“ Тернер (или Дикстра): „Девять дней назад. Тогда мы увидели первые признаки. Сначала заболел Вашингтон. А через десять дней (пометка Джойса: „Наверное, он имел в виду следующий день, т. е. идущий за девятым, но я не уверен“) он умер“. Митъярд: „Мы с тем же успехом могли бы звонить в колокольчики и кричать: нечистые, нечистые!“ Он сказал, что по всем сведениям вирус распространяется очень быстро. П. спросил, по каким сведениям, и они показали статьи из газет. Штук десять. Лондон, Нью-Йорк, Бомбей. Видимо, вирус — это часть какой-то мировой эпидемии. Жуткая ситуация, надо сказать. Люди умирают сотнями тысяч, если не миллионами. Господи. Я подумал о Карен, Джессике, Маркусе, о маме и отце. Черт возьми. Черт. Господи. Мама и папа. Столько людей. Однако нужно сохранять спокойствие. Прошу прощения. Неудивительно, что мы не получали вестей от корпорации. Не сомневаюсь, рано или поздно удастся с кем-нибудь связаться, не могли же они совершенно про нас забыть. Рано или поздно. Рано или поздно… Вопрос в том, когда. Так или иначе, мы с Пакеттом решили есть то, что привезли с собой на снегоходе. Меньше риска. Один из людей со станции, по фамилии Сэйлз, во время разговора все время моргал, сглатывал, дрожал и тер глаза. Задерживал дыхание, как будто вот-вот собирался чихнуть. Раз за разом. Я подумал: что с ним такое? Оказалось, то же самое, что и с остальными — с теми, кого похоронили на заднем дворе. Он умер вечером. Итого пятнадцать. Где-то я слышал, что люди чаще умирают на закате, чем в любое другое время суток. Закат и смерть, ночь и могила, все приходит к концу. Разве не правда?»

Правда. Каждое слово.

Лори хорошо знала, где именно Джойс об этом услышал. Она вспомнила безжизненно висящие красно-белые вымпелы, пронзительный свист из динамиков, даже стол, за которым он сидел. Она помнила все довольно отчетливо, потому что и сама там была.

Это случилось в прошлом июле, во время ежегодного банкета «Кока-колы» в честь Сотрудника года, всего за пару месяцев до того, как ее вместе с Пакеттом и Джойсом отправили в Антарктику. Пакетт и Джойс сидели порознь, с коллегами по отделу, а Лори — в противоположном углу зала — со своей компанией. Она видела, как Джойс говорит по мобильнику и устало кивает. Пакетт что-то выковыривал из зубов ногтем мизинца, прикрывая рот кулаком. Всех троих уже назначили для полярной экспедиции, и Лори пугало предстоящее испытание. Она невольно искала взглядом Пакетта и Джойса каждый раз, когда они вместе оказывались в одной комнате. Среди столов, флажков и ваз с цветами, среди тысяч людей, присутствующих на банкете, были Пакетт и Джойс, они улыбались, курили и играли для Лори роль сигнальных костров на далеких холмах.