Первая Мировая. Война между Реальностями - Сергей Переслегин

Эта критика была бы правильной, если бы вся война ограничивалась бы Восточным фронтом.

Российское военное руководство довольно правильно представляло себе общий рисунок войны: Германия нападет главными силами на Францию, а не на Россию, то есть Россия сможет осуществить версию развертывания «А». Мобилизацию Франция и Германия проведут быстро и четко, в результате чего первый кризис на французском фронте возникнет уже на 20-й день мобилизации. К этому времени русская армия будет готова примерно на 2/3, то есть будет развернуто от 60 % до 70 % сил, причем практически повсеместно без тыловых структур и тяжелой артиллерии. Военная наука требовала ждать сосредоточения войск. Однако 90 % готовности Россия достигла бы только на 45-й день мобилизации. К этому времени во Франции все уже могло закончиться. Российское командование полагало, что разгром Франции (даже если она и не выйдет после этого из войны) окажет самое неблагоприятное воздействие на Восточный фронт вне всякой зависимости от достигнутых русскими войсками успехов. В общем-то оно тоже считало, что судьба Австро-Венгрии будет решаться на Сене, а не Буге.

Следовательно, нужно было начать помогать французам на двадцатый день мобилизации. Займы, на которые часто намекают в послевоенной литературе, здесь, вероятно, ни при чем: логика коалиционной войны настоятельно требовала активных действий на востоке в момент кризиса на западе.

Поэтому русские войска должны были вторгнуться в Восточную Пруссию. Кроме всего прочего, надлежало иметь в виду, что связывание 8-й немецкой армии боем, а лучше – оттеснение ее к Висле стало бы лучшей гарантией против неожиданного удара с севера против люблинской группировки русских войск.

Сложность операции в Восточной Пруссии российское командование недооценило, но все-таки выделило для нее две армии, оставив в Галиции четыре.

Русский план ведения войны привел к двум крупным сражениям: в Галиции и в Восточной Пруссии.

Дальнейший ход событий рисуется следующим образом:

До 5 августа – захват немцами Люксембурга, вступление Великобритании в войну, перестрелки на Сербском фронте, бессмысленная активность французов в Эльзасе;

С 5 по 16 августа – сражение за Льеж (взят 7-го числа) и Льежские форты, первая крупная операция войны. Немцы выиграли ее, но потеряли много сил и, по крайней мере, четыре важных дня активного времени. Зато штурм Льежа выявил в довольно заурядном бригадном генерале Э. Людендорфе военный талант. Через три недели это обстоятельство приведет к крупным неожиданностям на другом конце военной карты – в Восточной Пруссии;

16–19 августа – сражение у горы Цер на Сербском фронте. Здесь австро-венгерская армия потерпела свое первое поражение: атака была отбита, причем австрийские потери превысили сербские в четыре раза.

Уместно сказать, что командующий сербскими войсками воевода Р. Путник начало войны встретил в Австрии, где он лечился на водах. Р. Путник попытался уехать (надо думать, через нейтральную Швейцарию или Италию), но был арестован в Будапеште. По законам военного времени его ждал или плен, или интернирование, что в данном случае было бы одним и тем же. Однако Конрад фон Гетцендорф лично приказал освободить заключенного и отправить на родину. Трудно сказать, почему он так поступил. Считал ли, что старый и больной Путник не представляет никакой военной ценности? Или, как хотелось бы верить, Конрад просто поступил порядочно, дав возможность своему противнику войти в историю в качестве боевого генерала, каким Путник и был, а не старого маразматика, ухитрившегося стать первым военнопленным великой войны и одним из немногих за всю историю пленных фельдмаршалов.

В 1914 году мобилизация и развертывание воспринимались как весьма рискованное мероприятие. Соответствующие планы, разумеется, были отшлифованы до блеска предвоенной работой штабов, но они никогда не проверялись в обстановке реальной большой войны, что создавало понятную нервозность.

Надо сказать, что быстроте и точности осуществления мобилизационных предприятий придавалось непомерно большое значение. Предполагалось, что война будет очень короткой, и любой сбой в развертывании повлечет за собой немедленную и полную катастрофу.

В этой обстановке Генеральные штабы воюющих держав ожидали от политического руководства своих стран простого и понятного распоряжения – «действовать согласно утвержденному плану». В конечном итоге все так и случилось, но не без ненужной нервотрепки.

Николай II, как мы помним, неожиданно отдал приказ «мобилизовать войска, но только против Австро-Венгрии». Что придется при этом делать, если Германия поддержит Австро-Венгрию и объявит войну России, было не совсем понятно. Впрочем, поскольку никакого плана частичной мобилизации у военного министра все равно не было, приказ царя остался благим пожеланием. Небольшая задержка с началом мобилизации особого значения не имела и вряд ли вообще была кем-то замечена.

В Германии вмешательство императора в дела Генерального штаба привело к локальному кризису и имело далеко идущие последствия. В последние дни развития сараевского кризиса, когда война из «вероятности» превращалась в «неизбежность», у Вильгельма вдруг возникла галлюцинация, что Франция и Великобритания не будут вмешиваться во «внутреннее дело трех императоров» – немецкого, русского и австрийского. Он вызвал Х. Мольтке и предложил немедленно остановить выполнение «плана Шлиффена», воздержаться от вторжения в Бельгию и Люксембург и направить высвободившиеся войска в Россию.

В отличие от России, где к бюрократической волоките и постоянным задержкам в принятии решений привыкли, научились с этим жить и даже иногда использовать колебания руководства на пользу дела, германский Генеральный штаб планировал свои операции по часам. Захват железнодорожного узла в Люксембурге был жизненно необходим, поскольку на территории Великого герцогства развертывалась IV германская армия, и промедление с этой акцией могло привести к срыву ее сосредоточения.

Не то чтобы аккуратный германский Генштаб не имел в своих запасниках плана войны с Россией при нейтралитете Запада, но этот план никогда не рассматривался всерьез и не испытывался на военных играх. Соответствующей схемы мобилизационных предприятий просто не было. Вернее, она была в логике: сначала собираем войска на западе по исходному плану, а уже затем перебрасываем их на восток. Но развертывание на западе подразумевало нарушение нейтралитета Люксембурга, чего кайзер потребовал избежать!

Кроме того, со всей очевидностью вставал вопрос, что же делать, если Франция потом все-таки объявит Германии войну, скажем, через неделю? Снова возвращать войска к Маасу и Мозелю и пытаться реализовать первоначальный план, несмотря на опоздание в несколько недель? Или сымпровизировать оборонительную войну на западе и наступательную на востоке, то есть сделать то, от чего Генштаб давно и осознанно отказался?

Разговор Мольтке и Вильгельма носил тягостный характер и сопровождался взаимными упреками. Вскоре МИД объяснил, что никакой надежды на «позитивную позицию Франции» на самом деле нет, и события пошли обычным чередом. Командиры на местах, вероятно, пожали плечами и продолжили выполнение первоначальных приказов, так что значимой задержки не случилось, и не было даже order, kontrorder, disorder.