Жаркие ночи в "девяти дубах" - Эми Фетцер

– Что ж, так и быть, запиши это на свой счет, – улыбнулась Феба. Поерзав, она поудобнее устроилась на диване, поджав ноги, и, помолчав немного, проговорила: – Теперь ты знаешь о самых гадких моментах моей жизни, Кейн. Когда же ты расскажешь о твоих призраках?

Кейн стиснул руки и скрежетнул зубами.

– Феба, пойми... – Он не закончил фразу, погрузившись в борьбу с чувством вины, преследовавшей его вот уже много лет.

– Кейн, пожалуйста.

Он молчал.

– Я не смогу помочь тебе, пока не знаю всего.

Кейн повернулся к ней, и она на мгновение погрузилась в темную, мучительную бездну его глаз.

– Так ты хочешь правды? Уверена?

– Да.

– Феба, я убил свою жену. Достаточно? – выпалил он.

Она затрясла головой, распахнув полные ужаса глаза.

– Нет, не может быть, это неправда!

– Я не пытался помешать Лили взять лодку, хотя знал, что она не умеет ею управлять.

Кейн начал вставать, но Феба заставила его сесть обратно.

– Подожди, – прошептала она, дотрагиваясь до его лица.

– Я женился на ней, потому что она носила моего ребенка. Я никогда не любил ее. Роковой ошибкой было само наше знакомство, которое сломало наши жизни.

– Но она-то тебя любила?

– Да, черт возьми, меня это просто убивало: постоянно видеть ее светящиеся обожанием глаза. Когда она потеряла ребенка, я старался заставить себя взглянуть на нее по-другому. Но ничего не вышло: мы были абсолютно чужими людьми, вынужденными жить в одном доме...

Затаив дыхание, Феба смотрела на него, боясь упустить хоть слово.

– Спустя несколько месяцев Лили поняла, что я никогда ее не полюблю, – помолчав, продолжил Кейн. – И она обратила на меня всю свою ненависть и злость. Моя жизнь стала похожа на бесконечный кошмар. В тот злополучный вечер я хотел поговорить с ней о разводе, но она уже знала, подслушав мой разговор с адвокатом. Мы сильно поругались, наговорили друг другу ужасные вещи. А потом...

– Как вышло так, что Лили оказалась в лодке?

– После нашей ссоры она выскочила из дому. Я решил, что она остынет и мы поговорим спокойно, как цивилизованные люди. Лили раньше частенько уходила на улицу, когда мы ругались. Но на этот раз ее не было слишком долго. И я пошел ее искать. Она сидела в лодке на берегу. Увидев меня, она закричала, чтобы я убирался прочь и оставил ее наконец одну. Ну, я и ушел.

Феба целую минуту ждала продолжения рассказа.

Наконец Кейн встряхнул головой, стараясь отогнать слишком яркие образы прошлого.

– Я не думал, что она отвяжет лодку.

– Погода была ясная?

– Сначала – да, но потом начался мелкий дождь, хотя река была довольно спокойной. Когда она не вернулась через несколько часов, я пошел за ней сам. Вот тогда я понял, что она уплыла на лодке. Это была не первая ее выходка, целью которой было вывести меня из себя. Я вызвал береговую охрану, а сам отправился искать ее на катере. Но она словно испарилась. Дождь тем временем усиливался, видимость была практически нулевая, и мы вернулись на берег. Я всю ночь провел на пирсе, утром нашел лодку, а потом ее. – Он бессильно откинулся на спинку дивана.

– Кейн, Лили могла справиться с лодкой?

– Я не знаю. – Он вскочил и быстро зашагал по комнате. – Нет, не могла, я знал об этом и все равно не помешал ей.

– Подожди, ты что, себя винишь в ее смерти?

– Я виноват во всем. Мог утащить ее обратно в дом, да куда угодно от этой проклятой реки, но не сделал этого. Моя нелюбовь убила ее.

– Кейн, Лили была взрослым человеком, который в состоянии оценить опасность. Она прекрасно знала, что не умеет управлять лодкой, и все равно отправилась на ней по реке в дождь, когда каждую минуту мог начаться настоящий шторм. Все это было сделано специально, как ты не понимаешь? Она сама выбрала такой путь.

Кейн затряс головой.

– Неужели ты думаешь, что я поверю в это? Она не хотела умирать, и...

– Что сказал следователь?

– Никаких ран, захлебнулась.

– Она хорошо плавала?

– Достаточно.

– Тогда она просто не хотела плыть, – заключила Феба.

– Я должен был заставить Лили вернуться в дом, должен был увести ее оттуда!

– То есть ты хочешь сказать, что не любил ее должным образом?

Кейн согнулся, как от удара.

– Кейн, иди сюда, – нежно сказала Феба, дотронувшись до его холодной руки. – Милый, это не в твоей власти – заставить себя испытывать определенные чувства к кому-либо. Твое преступление не в том, что ты не смог полюбить ее, а в том, что запрещаешь себе любить теперь.

Кейн шептал ее имя сквозь бесконечно долгий, заволакивающий прошлое поцелуй.

Телефонный звонок разорвал их объятия. Феба напряженно наблюдала за выражением его лица, когда он взял трубку.

Через мгновение Кейн повернулся к ней.

– Присяжные готовы огласить свое решение. Поехали.

Феба не успела еще до конца осознать, что она свободна, а Криг получил большой срок, как оказалась уже в самолете.

Кейн всю дорогу молчал и практически не смотрел в ее сторону. Она оставила его наедине с прошлым. По напряженному лицу Кейна то и дело пробегали тени: он будто заново переживал смерть жены.

Через несколько часов они приземлились в аэропорту. Феба очнулась от странного оцепенения, когда поднималась по лестнице в «Девяти дубах». Она оглянулась.

– Кейн.

– Увидимся утром, – сказал он не терпящим возражений тоном.

Зачем он так? Опять прячется, избегает ее. Она бессильна перед стеной отчуждения, которую он снова воздвиг.

– Кажется, здесь мне больше нечего делать.

– Да, ты можешь ехать домой, тебе теперь ничего не угрожает. Собери вещи, а я утром вызову для тебя такси.

– Мое сердце навсегда останется в «Девяти дубах». – Ее голос дрогнул. – Но я не могу быть рядом с человеком, который из-за глупого чувства вины не хочет видеть будущего.

– Феба, пожалуйста, не начинай снова...

– Кейн, очнись, ты не сделал ничего плохого. Конечно, если не считать того, что позволил призраку сломать себе жизнь, – с грустью сказала она и, вздохнув, пошла к себе в комнату.

Феба любила этого человека, любила всем своим существом. И как было мучительно осознавать, что она теряет его из-за женщины, которая уже пять лет мертва.

Она пришла к нему, как свежий аромат ночи, как легкое дуновение ветра сквозь удушливую пелену воспоминаний. Нежное прикосновение, его имя, слетевшее с губ, светящееся, почти прозрачное тело, скользнувшее под одеяло. И нестерпимо жаркая и исступленная мысль, что все это в последний раз.