Роковой оберег Марины Цветаевой - Мария Спасская

— Осторожнее давите на Юри, он недавно обедал, — донесся до меня грудной женский голос, сделавший замечание по французски.

Только теперь я увидела длинноволосую брюнетку средних лет, сидевшую, закинув ногу на ногу, в углу кабинета.

Старший следователь Чавчавадзе, качнув необъятными телесами, покосился в ее сторону и, замявшись, спросил:

— Евгения Максимовна, понимаете, что она говорит?

— Юрик недавно поел, — перевела я.

— Вам знакома эта женщина?

— В первый раз вижу, хотя могу предположить, что это мадам Лурье.

— Откуда такая уверенность? Вы встречались с ней раньше?

— Вовсе нет. И я совсем не уверена, что это она, просто предполагаю, — пожала я плечами.

— Это действительно мадам Лурье, — апатично изучая меня выпуклыми глазами, подтвердил Гия Соломонович. — Мадам Лурье задержали на Брестской таможне. Она везла Юру в спортивной сумке, предварительно дав ему сильнодействующее снотворное. Похоже, мальчик до сих пор не в себе. Его осмотрели медики, но все равно при первой же возможности покажите ребенка врачу.

— Я могу уже сейчас забрать Юру? — осведомилась я, снова целуя братишку и делая шаг к двери.

— Нет, постойте, мы еще не закончили, — отрицательно качнул подбородками Гия Соломонович.

Я тяжело вздохнула и присела на стул, усадив братика на колени, покорно дожидаясь дальнейшего развития событий.

* * *

В один из вечеров к Верочке заглянул Родзевич, с которым в последнее время она встречалась от случая к случаю. Выглядел герой «Поэмы Горы» потерянным и жалким.

— Верочка, любимая, сегодня последняя наша встреча. Все, завтра в десять утра уезжаю на фронт. Зашел к вам попрощаться.

— Я вас просила остаться, но вы, Костя, сами все решили, — холодно заметила Лучкова, после романа с генералом Колесниковым утратившая интерес к обычным любовным историям, без привкуса шпионской перчинки.

— Меня, быть может, в Испании убьют, неужели вам все равно? — пылко спросил Родзевич.

— Нет, почему же, — уклонилась Вера от прямого ответа, заодно уклоняясь и от жадных объятий возлюбленного.

— Вы не можете со мной так поступить, — выдохнул разочарованный Константин. — Приговоренные к смерти всегда имеют право на последнее желание. Мое последнее желание — это вы, Вера Александровна.

На это Вера не нашла что ответить, здраво рассудив, что раз она может осчастливить Родзевича столь простым и приятным способом, то почему бы ей этого не сделать?

Ночь была страстной, словно не только Родзевич, но и она сама прощалась с жизнью во всех ее лучших проявлениях. Положив голову Константину на грудь, измученная любовными ласками Вера заснула на несколько часов, боясь пропустить поезд своего добровольца, а проснувшись, обнаружила, что кровать рядом с ней пуста. Не было на тумбочке и брегета. Вместо часов лежала записка: «Вера Александровна! Ухожу на верную смерть. Забираю оберег, подаренный мне женщиной, до сих пор меня любящей. Я был несправедлив к Марине. Цветаева лучшее, что было в моей жизни. К. Родзевич».

Забыв причесаться, Вера наскоро оделась и кинулась на вокзал, но к своему глубокому удивлению узнала, что поезд в Испанию ушел еще в семь утра. Должно быть, сентиментальный Родзевич не захотел долгих проводов и лишних слез. Это оказалось тем более неприятно, что номер счета в швейцарском банке был записан рукой генерала Колесникова на рекламной листовке, хранившейся в злополучном брегете.

* * *

Сидя у меня на коленях, малыш весь взмок и хныкал, и я, ломая ногти, пыталась развязать узел, на который была завязана его теплая шапка. Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет вбежал отчим. Он держал в руках пакет, из которого выглядывал рукав детской кофты и волочились по полу синие рейтузы. Юрик вывернулся из моих рук и, спрыгнув на пол, потопал к Андрею. Подошел и обхватил колени отчима, уткнувшись в них лбом. Полковник выронил пакет с вещами, подхватил малыша на руки и, прижав сына к груди, так стоял, погрузив лицо в воротник комбинезона мальчика.

— Андрей Сергеевич, — добродушно проговорил Чавчавадзе, — езжайте с ребенком к врачу. Ему не помешает дополнительный осмотр. Потом возвращайтесь домой, если, конечно, доктор отпустит. Пусть Юра отдохнет, поспит. Дома и стены помогают.

— А Женя? — покосился на меня отчим.

— Евгения Максимовна мне еще понадобится. Она поможет допросить мадам Лурье.

— Не понимаю, какие могут быть ко мне претензии? — подала голос француженка, услышав свою фамилию. — Я везла во Францию ребенка моего мужа. Не сомневаюсь, что французский суд признает отцовство Франсуа законным. Генетическая экспертиза подтвердит наши права. Юри принадлежит нашей семье, так утверждает даже его мать, Марьяна Колесникова. Ей Юри в тягость, это видно по тому, какой образ жизни ведет эта женщина. Марьяна избила меня! Я вынуждена была бежать из ее дома, спасаясь от побоев! Я хотела подать на мадам Колесникову в суд и, собираясь уезжать в больницу для того, чтобы снять побои, стояла у машины, когда услышала детский плач, доносившийся со второго этажа. Я обошла дом со стороны сада и увидела приоткрытую дверь на веранду. И тут же забыла о своих проблемах, потому что не могла оставаться равнодушной к страданиям малыша. Я прошла через веранду в дом, поднялась наверх и забрала сына Франсуа с собой. У мальчика не было одежды, все игрушки были поломаны, он явно голодал, потому что все время сосал пальцы. Я купила ему вещи, я кормила ребенка в лучших ресторанах, он получал все необходимое. Я не сделала ничего противозаконного, почему меня задержали?

Француженка требовательно посмотрела на старшего следователя, ожидая ответа. Чавчавадзе устремил на меня беспомощный взгляд черных глаз, полных мольбы. Мне ничего не оставалось, как перевести слова Сесиль, и отчим, не отпуская задремавшего на его руках Юрика, жестко проговорил:

— По российским законам похищение ребенка является уголовно наказуемым деянием. При похищении была застрелена моя жена, Марьяна Колесникова. Мы не собираемся спускать преступление на тормозах только потому, что убийца — французская подданная. Женя, переведи.

Чем больше я переводила, тем круглее становились глаза француженки. Когда я закончила, Сесиль вскочила с места и, отчаянно жестикулируя, закричала:

— Да, я забрала из грязной, неубранной комнаты ребенка Франсуа Лурье, потому что сыну всемирно известного художника не место в подобном свинарнике! Я могу дать Юри отличное европейское образование, сделать из него гения, как и его отец, в то время как вы собираетесь вырастить недоучку, не владеющего языками. И не говорите, что это не так! Чему может научить бедного ребенка этот неотесанный мужлан, который кричит на даму и не понимает по французски?

— Андрей Сергеевич, несите мальчика в машину, мы сами разберемся, — кивнул на дверь старший следователь, уловив в голосе француженки задиристые нотки и перехватив ее воинственный взгляд, устремленный на Андрея.