Коллекция в бегах - Валерий Гусев

– «…либо в диване, стоящем под двумя березами». Загляните в диван.

– Осторожно! – предупредила мама.

– Кусается? – засмеялся один из оперов.

– Лает, – сказал Алешка.

– Вот я ему полаю!

Один опер приподнял сиденье, другой запустил под него руки. Диван рявкнул. Первый опер матрас выпустил, второй руки не успел убрать – взвыл, не хуже дивана.

– Все-таки кусается, зараза. – Он смотрел на поцарапанную ладонь.

– Это кошка, – сказала мама. – Она там живет. Без прописки.

– Или мышка, – сказал Алешка. – Она их там складывает на черный день. Или ядовитая змея.

Но опера тоже оказались с чувством юмора. Первый снова приподнял сиденье, второй наставил в щель пистолет и сказал:

– Выходить по одному, руки за голову.

– Горбатый выходит первым, – добавил Алешка.

Из дивана никто не вышел. Ни кошка с мышками, ни Горбатый со змеями. Обыск прошел бесславно. И, по-моему, все остались довольны его результатами.

Майор извинился за доставленное неудовольствие и, держа за уголок листок с заявлением, с угрозой сказал:

– Я этого анонима достану. Он у меня ответит и за клевету, и за введение правоохранительных органов в заблуждение.

– Он сам заблудился, – вдруг сказал Алешка.

Майор, может, и не обратил бы на его слова внимания, если бы не Павлик. Майор Алешку не знал, а Павлик знал его прекрасно. Он присел перед ним на корточки, поправил ему бейсболку и проникновенно попросил:

– Леша, не скрывай от нас истину.

Алешка, почуяв свою силу, немного поломался. Потом сказал:

– Ну ладно. Давайте мне бумагу, я тоже анонимку напишу. – И уселся на поющий диван.

Майор положил ему на колени свою папку, поверх нее – листок бумаги и авторучку. Но Алешка все-таки еще покочевряжился:

– На чье имя писать? На имя президента?

– Зачем уж так сразу, – испугался майор. – Пиши на мое. На майора Семенова.

Алешка закорябал ручкой по листку. Время от времени приподнимал голову и задумчиво спрашивал:

– Сименов или Сяменов, как правильно? Заивление или заевление? «Будка» с мягким знаком?

– С восклицательным! – Майор терпеливо подсказывал, а потом нетерпеливо выхватил листок (с «мягким восклицательным знаком» и с надписью «Ананимька Оболенскава»), глянул в него и показал Павлику. Павлик молча кивнул.

– Так, – майор обратился к своим операм, – в том же составе вот по этому адресу. Обыск, а по его результатам, возможно, и задержание.

Опера переглянулись. Поцарапанный диваном спросил:

– А в будке – собака?

– Змея, – пошутил Алешка. – Горбатая.

– Может, чаю выпьете? – спросила мама. – У нас еще оладьи остались.

– Но очень мало, – предупредил Алешка.

– Мы лучше доски опять на место сложим.

– Не надо, – сказала мама. – Все равно их при-едут забирать. Они нам не подошли. – Мама вздохнула – ее мечта о втором этаже с цветами и лягушками отдаляется все больше на неопределенное время.

Как только оперативная машина отъехала, мы ринулись на чердак, наблюдать за действиями опергруппы. Мы не опоздали – машина остановилась возле красивой дачки, где жил наш славный Арбуз Иваныч.

Он выкатился к калитке, размахивая руками.

– Он думает, – усмехнулся Алешка, – что ему сейчас спасибо скажут.

– За что? – удивился я.

– За анонимку на папу, – спокойно объяснил Алешка. – Это ведь он ее написал.

– Зачем? – тупо спросил я.

– Ну, от злости, что папа его не послушал. А может, еще от чего. По приказу Леонарда, например. Я еще сам не все знаю. Не мешай мне смотреть. Самое интересное начинается.

Арбуз Иваныч размахивал руками и показывал на наш сарайчик, видно, все пытался доказать, что картины находятся там, например, у Алешки в тумбочке. Или у мамы в холодильнике. Потом майор что-то ему сказал. Арбуз вздрогнул и сделал шаг назад. И что-то начал говорить с возмущением. Стучал себя кулаком в грудь (даже слышно было), хватался за голову, а затем сделал руками широкий жест. Пожалуйста, мол, ищите, мне нечего скрывать.

Майор что-то сказал своим сотрудникам, они дружно шагнули к собачьей будке, нагнулись и вытащили из нее какой-то рулон.

– Картины, – сказал Алешка. – Скатанные.

– Во дурак-то, – сказал я. – Нашел где прятать.

Алешка взглянул на меня и даже немного отодвинулся. Будто хотел разглядеть меня получше.

– Ты что? – спросил я.

Алешка хихикнул и покачал головой. Потом сказал:

– И за что тебе в школе пятерки ставят? Ничего там Арбуз не прятал. Это я прятал.

Теперь уж я вздрогнул и от него отодвинулся. Чтобы разглядеть получше.

– За… зачем?

– Затем! Он их нам сегодня ночью своими тыквами подбросил, а мы – ему. Чтобы знал наших.

– А где ты их взял?

Алешка фыркнул.

– Где, где? Под досками, где еще?

Наконец-то я стал немного врубаться. Оказывается, Алешка уже давно подозревал эту арбузно-тык– венную команду. И установил за ней наблюдение. На всякий случай. А услышав слова Леонарда о дураке Иване и втором варианте, догадался, что ночью в наших досках будут спрятаны картины, украденные у Юльки. Их тыковки заложили.

И Алешка той же ночью их вытащил и «перепрятал». Засунул в собачью будку…

– Гляди, гляди, – Алешка схватил меня за рукав, – повязали голубчика.

Ничего его, конечно, не повязали, а просто повели к машине вместе с рулоном картин, даже наручники на него не надели.

А зря! Дальше события приобрели неожиданный поворот. На пригорке, где стояла очередная Лешкина турундыка, машина немного притормозила перед спуском и поворотом… И из нее вывалился Арбуз. Покатился по тропке на четвереньках, вскочил, разогнал турундыку и уселся в нее. До свидания!

– Уйдет! – вырвалось у меня.

Сейчас он съедет к пруду, а там, илистой тропкой, где не сможет проехать машина, добежит до мостков, спрыгнет в свою моторку, промчится на ней по пруду и скроется в замке Леонарда. Или исчезнет в неизвестном направлении.

– А вот фиг! – сказал Алешка. – Я ведь тормоза с нее снял.

Еще не легче! Мне даже немного жалко стало нашего славного Арбузика. Он-то уверен, что затормозит у обрыва, вылезет из турундыки и дальше дунет бегом. А он не смог затормозить!..

С нашего НП все было здорово видно. Турундыка все шустрее катилась вниз, к обрыву. Набирала скорость. Ей ошалело смотрела вслед опергруппа, высыпавшая из машины.