Протокол - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Если ее нет дома, нужно проявить настойчивость, объяснить, что уезжаешь в Сенегал, через полчаса, и должен непременно найти Мишель. Тут выясняется, что Мишель и Соня уехали куда-то на машине Мишель. Буквально две минуты назад. Возможно, отправились потанцевать в город; нет, точно не в кино — за столом они говорили, что смотреть, мол, совершенно нечего. Они ушли вдвоем, только что вышли, минуты две или три назад. Ни в «Перголе», ни в «Hi-Fi», ни в «Мамонте» их искать не стоит, вечером по субботам там слишком людно; остаются «Старео» и «Виски». У Сони нет особых предпочтений, но Мишель снобка и потому предпочтет «Старео». Мишель — снобка на 67 %.

67 шансов из ста, что она потащила Соню Амадуни в это претенциозное заведение с приглушенным фальш-освещением, с фальш-креслами, обитыми красным фальш-атласом и с псевдожиголо, танцующими с псевдобанкирскими дочками. Хорошо, что никто не желал в это верить.

В «Старео» было пусто: завсегдатаи решили не приходить в субботу вечером, им больше нравился понедельник — день «пик». Адам вошел в полутемный зал и поискал глазами Мишель или Соню Амадуни; их там не оказалось.

«Вы знаете Соню Амадуни?» — громко спросил он у бармена, мужчины с седеющими висками в шелковом галстуке. Тот со скучающим видом покачал головой. Из автомата доносилась тихая музыка. Рядом с Адамом у стойки сидели два блондинистых красавчика.

Адам огляделся: вокруг все было тихо, мило и тошнотворно. Впервые за долгое время он дышал таким чистым воздухом; хотелось остаться здесь, в этом своего рода забытьи, ждать неизвестно чего и ничего не делать; выпить виски из высокого ледяного стакана, подсесть к двум женоподобным красавцам; побыть рядом с их мягкими лайковыми куртками, с их слишком красными губами, со слишком белой кожей, длинными и слишком уж белокурыми волосами; с их смехом, руками и черными, подведенными коричневым карандашом, глазами.

Но сначала нужно заглянуть в «Виски», самое популярное заведение в городе, находящееся метрах в ста от «Старео», на втором этаже. Два смежных зала, один с баром, другой со столиками; Адам заглянул в дверь. Атмосфера здесь была шумная, воздух спертый, свет ламп под красными абажурами — приглушенный, посетители танцевали и громко галдели. Под Коулмена[17], Чета Бейкера[18], Блейки[19]. Стоявшая за кассой женщина наклонилась к Адаму и что-то сказала. Он не расслышал. Она знаком подозвала его ближе. Адам разобрал конец фразы, шагнул вперед и крикнул:

«Что?»

«Я говорю — входите!»

Адам застыл на мгновение, он ничего не соображал, не мог вымолвить ни слова, распятый на десяти квадратных метрах пространства, наполненного шумом и суетой. Женщина за стойкой повторила:

«Входите — да входите же вы!»

Адам сложил ладони рупором и ответил:

«Нет. Вы знаете Соню Амадуни?»

«Кто это?»

«Соня Амадуни?»

«Нет».

Женщина что-то добавила, но отступивший назад Адам не услышал; полумрак, красный свет, конвульсивное дерганье рук и ног, два смежных зала, наполненных урчаньем моторов. Это было как воткнуться в стальной панцирь, в мотоциклетную головку цилиндра, и застрять в четырех металлических стенках, и барахтаться в густом насилии, взрывах, языках пламени, искрах, топливе, взрывах, запахе газа, густого масла, в чем-то красном и в чем-то черном, вспышках света, взрывах, в тяжелом могучем дыхании, которое раздирает и плющит о четыре металлические стенки, обрезки металла, щелканье, вперед-назад, вперед-назад, вперед-назад: жара.

«Нет, я бы хотел…» — снова крикнул Адам.

И добавил, повысив голос:

«Соня Амадуни!»

«…Соня Амадуни!»

Женщина что-то ответила, Адам снова не услышал, она пожала плечами и изобразила лицом «не знаю».

Дождь почти перестал, лишь изредка на промокший город падали с неба редкие капли. Адам всю ночь бродил по улицам. С половины десятого вечера до пяти утра. Как огромное, обращающее все вокруг в кучу пепла, обжигающее солнце.

Адам шагал и думал:

(Я ошибся игрой. Пытался все сделать с наскока, с разбега. Я ошибся. Дурак. Вот что я намеревался сделать: хотел идти по следу этой девушки, Мишель. Как шел за собакой. Хотел, чтобы было как в игре в прятки: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, успела: тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, готова? девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, я досчитаю до тридцати, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, двадцать девять с половиной, двадцать девять и три четверти, и, и, 30! а потом искать по всему городу. В углах и закоулках, за дверьми и в подворотнях, в ночных клубах, на пляжах, в барах, в кино, в церкви, в парках и садах. Я хотел искать тебя, пока не найду танцующей танго со студентом-фармацевтом или сидящей в шезлонге у моря. Ты бы, конечно, оставляла метки, чтобы я мог тебя отыскать; такие у нас были бы правила. Одно-два имени, Амадуни Соня-Надин, Жермена, оброненный на землю платок со следами розово-оранжевой помады, шпилька на песке пустынной аллеи. Разговор между двумя парнями в ресторане самообслуживания. Тайный знак под ярко-голубой пластиковой скатертью на столике ночной кондитерской. Или инициалы, выдавленные ногтем на молескиновом сиденье троллейбуса № 9: М.Д.; и я бы шел от знака к знаку, а потом вдруг воскликнул бы: «Горячо!»

И вот, в шесть двадцать пять утра, совсем выбившись из сил, я бы наконец нашел тебя — в мужском плаще, с поджатыми губами, влажными от росы волосами, в измявшемся шерстяном платье и с опухшими от ночного бдения глазами. Сидящей в полном одиночестве на набережной, в шезлонге, лицом к серому рассвету.)

Но никто никого не ждет; в мире, само собой, есть вещи посерьезней. Мир перенаселен, умирает от голода и готов взорваться в любую минуту. Следовало поискать в этой реальности, порыться в мельчайших деталях; жизнь мужчины и женщины значения не имеет.

Что еще серьезней, так это «тотальный» мир. Два миллиарда мужчин и женщин сговариваются, чтобы сообща производить всякие вещи, строить города, изготавливать бомбы, покорять пространство.

«Космический корабль „Либерте II“ семь раз облетел вокруг Земли», — пишут газеты. «В Неваде взорвана 100-мегатонная водородная бомба».

Выглядело это так, словно повсюду день и ночь сияло огромное солнце. Солнце в форме груши, измеряемое по шкале Бофорта[20], с множественными восходами. Вокруг планеты плелась запутанная сеть. Ее методично делили на участки, продолжая линии хх', уу', zz'. И контролировали каждый квадрат.