Большие проблемы маленькой блондинки - Галина Владимировна Романова

— Что скажешь? — еле выдохнул он, дочитав, и брезгливо отшвырнул от себя бумажку, будто она была в нечистотах. — Что скажешь, Валюха?!

Та неожиданно задумалась и промолчала непозволительно долго для его запекшейся в горе души. А потом вдруг говорит:

— Брехня это, Щукин!

— Как это? — Он так растерялся, что едва не упал, то ли от неожиданной радости, то ли, наоборот, от страха.

Ведь если брехня, то как тогда это все понять, черт возьми?! Как?

— Брехня про работу ее там какую-то. Дома она бывала всегда, когда ты был на работе. Я же не слепая, видела.

— Что видела? — Стас замотал лобастой головой, пытаясь перестать ненавидеть свою непутевую Томку, которая вдруг непутевой как бы быть перестала.

— Ну… Свет видела в окнах. Долго горел, далеко за полночь. — Валентина протянула руку, грубо выдернула у него из рук письмо и, сильно сощурившись, поднесла его почти к самому носу. — Не-е-ет, Щукин! Что-то тут не то! Каждую ночь, как тебя нет? На работу?.. Брехня. Мало того, так… Так не случилось бы чего. Чего бледнеешь, придурок?! Искать ее надо! Искать!!! Вишь че написала: не будет в живых! Это чего же получается?! Ох, святый правый, помилуй нас!!! Ревела она тут полночи. Сильно ревела! Я к загородке подошла, мне слышно было.

Валентина тут же смутилась, поймав на себе взгляд Щукина.

Ну, грешна. Ну, подслушивала. И подглядывала, когда возможность предоставлялась. А чем еще от безделья заниматься, когда на ста двадцати квадратных метрах собственного дома, не считая надворных построек, совершенно одна? Чем занимать пустые вечера и ночи, как не любопытством? Тем более жизнь соседская, что роман нечитаный.

Она — Тамарка то есть — из бывших проституток.

Он — Стас Щукин — из бывших уголовников. Рассказывал кто-то, будто за убийство отсидел от звонка до звонка.

Падшие же люди, а ведут себя смирно. Мало того, налюбоваться друг на друга не могут. Все-то они вместе, все-то у них по любви. То ли фальшивят, то ли действительно все так. То есть натерпелись и теперь черпают жизнь полными ложками, будто коктейль кислородный.

Разве же все это не любопытно? Еще как!

Вот и подсматривала за ними. Вот и пыталась отыскать в их невозможно несовместимой, или наоборот, любви страшную червоточину. До сих пор не удавалось. И тут вдруг вот это…

— Так что там возле загородки, Валь? — Стас вдруг почувствовал такую чудовищную усталость, что впору было падать на обширную соседскую грудь и просить, чтобы до кровати дотащила. — Да не смущайся ты так. Знали мы — и я, и Тамарка, — что подглядывала за нами и подслушивала. Иногда хотелось по лбу тебе дать, теперь вот, наверное, благодарить придется. Ну! Чего ты то краснеешь, то бледнеешь? Говори! И про подругу, что будто бы гадкая девка, тоже говори.

— Короче, слушай, Стас, и не перебивай. Только прежде чем начну рассказывать, хочу предупредить тебя… — Тут Валентина совершенно растерялась как от собственной смелости, так и от страха, потому как то, что собиралась сказать дальше, ее соседу ни за что не понравится. — Если после моего рассказа ты не пойдешь в милицию и не заявишь о пропаже Томки. И что, по всей вероятности, с ней случилось что-то, то я…

— Что ты?

Ему на ее условия было плевать, он устал и догадываться, и бояться, и подозревать. Больше всего на свете ему сейчас хотелось урвать хоть малюсенький кусочек, да правды, и чтобы эта правда пошла на пользу ей — его жене, ему, ну и пускай Вальке тоже, он не против.

— Тогда я туда пойду и расскажу все! — выпалила Валентина, будто выстрелила, и на шаг отступила под тяжелым взглядом исподлобья. И тут же затараторила, заспешила, пытаясь предотвратить непонимание: — И про девку эту расскажу, и про то, как Томка всю ночь ревела. И про то, как под утро из дома выходила, вот!

— А вот с этого места давай-ка поподробнее, — потребовал Стас и тяжелой поступью вернулся в единственную комнату, которую до недавнего времени делил со своей сбежавшей или сгинувшей — теперь уж и непонятно — женой. — Во сколько выходила, с кем выходила, во что была одета? Только не делай таких глаз, Валюха, знаю, что глаз ты не смыкала, заслышав, как она ревет! Так ведь?

— Ну… — Валентина нехотя кивнула. — А пойдешь в милицию, Стас? Пойдешь? Беда ведь с Томкой!

— Видно будет, — ответил он неопределенно, мысленно чертыхнувшись.

Вот уж никогда бы подумать не мог, что станет просить помощи у тех, кого ненавидел давно и небезосновательно.

Идти к ментам, к этим волкам позорным, которые только и могут, что руки заламывать да гнусности в рожу выплевывать!

Черт, вот не думал, что дойдет до такой вот гнутой ручки, треснувшей его по самому темечку…

— Если к ментам не пойдешь, значит, это ты ее и кокнул, скотина! — вдруг озверевшим совершенно голосом выпалила Валентина и, тут же испугавшись собственной смелости, заканючила: — И все ведь так подумают, Щукин! Все! И соседи, да и в милиции все так подумают! А ты ведь ее не трогал, я знаю. Ты ведь ее облизывать готов был.

Она замолчала, уставившись на его сгорбившуюся сразу спину, сделавшуюся похожей на огромный валун. И тут же руки спрятала в широкие, оттянутые кулаками карманы халата. Больно уж захотелось по спинище этой его широченной погладить. Просто до зуда захотелось и погладить, и пожалеть, чтобы не убивался так. Может, все еще и утрясется. Может, все и наладится. Чего раньше времени-то?..

— Рассказывай, — снова потребовал Стас и кивнул убежденно. — А наутро пойду в ментуру заявление напишу.

— А чего же до утра ждать, Стас? Чего до утра?!

— А это… — Щукин повернулся к ней и глянул коротко и жалко, почти ненавидя себя за слабость свою глупую. — Может, вернется она, Валюха. Может, вернется, а?!

За Женькой все же пришли. Пришли без звонка, без предупреждения. Утром следующего дня и пришли, после того как они ребят на отдых спровадили и восстановили в доме тот самый худой мир, который вроде бы лучше любой доброй ссоры…

Мир был так себе. И даже на худой походил с огромнейшей натяжкой. Но одно то, что они не лезли друг на друга с кулаками, перестали задавать друг другу скользкие мерзкие вопросы и коситься со значением, уже было неплохо.

Молча поужинали какой-то полуготовой дребеденью, которую даже микроволновка выплюнула, оставив в неприглядном виде. Молча разошлись по разным комнатам и просидели там до глубокой ночи. Потом столкнулись, будто договаривались, у дверей ванной. Извинились, установили очередь, в которой Жанна оказалась первой, и снова растворились на квартирных просторах.

Разговор о предстоящем семейном расследовании, как окрестила всю эту затею Жанна, решили оставить до утра. Не тем было настроение, и не тем был случай, чтобы без предварительной подготовки сразу прямо об этом и говорить.

Он остался спать в их супружеской кровати. Она ушла к Антоше. Необходимости притворяться, отделившись друг от друга скатанным одеялом, больше не было. Можно было отдышаться и не жмуриться, будто спишь давным-давно, и ничье дыхание за спиной тебя не тревожит.