Королевский выбор - Эмилия Остен

Касание шелка, рука Леокадии в длинной перчатке — в его руке; развившийся локон, порхающий у ее щеки; жаркий влажный блеск глаз; мгновения, которые тают, словно мороженое. И волнующий смех, и летящие шаги танца, и шелест юбок, и ощущение прикосновения к вечному, когда держишь за руку красивую женщину.

Первым танцем, традиционно открывавшим все балы в Маравийосе, был ремолино — островной вариант сарабанды, чуть быстрее, чем его танцевали на материке, и чуть более головокружительный. Приходилось много кружиться, а потому мир после ремолино всегда напоминал карусель. Рамиро и Леокадия остановились, чтобы передохнуть, и слуга тут же поднес им бокалы с ледяным игристым вином.

— Как я люблю этот день! — Грудь Леокадии вздымалась, дыхание было прерывистым. — Несмотря на проповеди кардинала, которые раньше казались мне безумно занудными.

— А теперь?

— А теперь я понимаю, что ничто не произносится просто так. Особенно если это говорит кардинал де Пенья.

— Ты мудрая женщина, Леокадия. — Рамиро отвел локон от ее щеки, нечаянно коснувшись гладкой кожи.

— А ты — хитрец, каких поискать! — Она положила ладонь ему на грудь, нарушая все правила приличия, и словно тронула сердце. — Как будто я не знаю, о чем ты молился сегодня в соборе. И сколько ты сделал для этого праздника. Только отец полагает, что все вершится само собой.

Леокадия всегда называла Альваро отцом — может быть, потому, что своего плохо помнила, а может — потому, что Дорита велела. Рамиро предпочитал не вникать.

— Обычно все вершится без моего участия. Но да, нынешнюю смету составлял я.

— Знаю, ведь я присутствую на заседаниях совета. Ты просто забываешь, что я сижу там, на галерее.

Рамиро мягко взял ее за руку, чтобы Леокадия не держала ладонь у него на груди.

— Я помню.

— Ничего ты не помнишь, — буркнула она и тут же сверкнула кому-то улыбкой: — Ах, сеньор Жименес! Я рада вас видеть!

Рамиро отпустил ее танцевать, а сам остался у окна, медленно потягивая вино и ощущая виноградный вкус на языке. Из окна открывался прекрасный вид на дворцовую площадь, огороженную высокими стенами. Они остались еще со времен Средневековья и надежно защищали замок от вторжения. Сейчас, правда, ворота были распахнуты, и любой горожанин мог войти внутрь, чтобы послушать музыку, разносившуюся на всю округу. Во дворе находилось немало людей. Рамиро смотрел, как они ходят, переговариваются, задирают головы, прислушиваясь; кое-кто держал на плечах детей. Словно охапку цветов рассыпали по площади, на которой была плитками выложена картинка — громадный герб Фасинадо.

Рамиро поставил пустой бокал на подоконник и отправился танцевать с королевой.

Дорита приняла приглашение благосклонно. Рамиро вел ее в танце, скользя взглядом по ее точеному лицу и пытаясь угадать, так ли мачеха не любит его, как он полагает. Дорита редко позволяла себе показывать эту нелюбовь. Она была неизменно вежлива со своими пасынками — вежлива, однако не ласкова. Дорита злилась, что Господь не даровал ей сына в браке с Альваро. Это упрочило бы ее положение, преподнесло бы шанс именно ее сыну стать наследником престола. Впрочем, Леокадия тоже годится на эту роль. «Живи, отец, живи как можно дольше».

— Вы чудесно выглядите, — сказал королеве Рамиро.

— Зная, что ты редко лжешь, поверю, что не солгал и в этот раз, — усмехнулась она и критически его оглядела. — Ты возмужал, Рамиро. Скоро пора будет взять жену.

— Я возьму жену, когда буду готов к этому шагу. Супруга — не лошадь, которую приводят в твою конюшню.

— Супруга — это лошадь, которую выводят на арену, а тебя заставляют объезжать. Конечно, если ты не возьмешь уже объезженную.

— Я никогда не сравнивал женщин с лошадьми.

— Это благородно с твоей стороны, мальчик. И заставляет меня надеяться, что однажды ты примешь умное решение.

Рамиро еле заметно нахмурился. На что это она намекает?

Он редко говорил с королевой. В основном — во время домашних ужинов, которые проводились гораздо менее пышно, чем обеды и завтраки, — и это в те дни, когда не случалось балов. Дорита старательно держала дистанцию. Рамиро уже не маленький мальчик, которому требуется хотя бы видимость заботы; он — взрослый человек, так зачем растрачивать свое время и силы на то, чтобы создать некую видимость?

Краем глаза Рамиро заметил, что Леокадия танцует с Лоренсо, и внезапно развеселился — вино, похоже, взыграло. Он легкомысленно закружил мачеху, и Дорита засмеялась.

— Рамиро!

— Вы ведь любите танцевать, королева!

— Я люблю!

Она смеялась, как девчонка, сверкали зубы, белые, словно высушенные солнцем морские ракушки, и лились волосы.

Музыка смолкла, музыканты удалились на короткий перерыв, Рамиро отвел королеву к отцу и повернулся, разыскивая взглядом Лоренсо. Тот уже не любезничал с Леокадией, а стоял у дверей в зал, внимательно слушая какого-то гвардейца. Рамиро внезапно накрыла тревога, он не мог понять — почему? — и лишь пару секунд спустя сообразил.

Рокот. Такой рокот, словно море пришло под стены замка. Но это невозможно, дворец стоит на горе, морю никогда не подняться сюда.

И, словно в ответ на его сомнения, откуда-то грянул дружный хор:

— Свобода! Равенство! Братство!

— Свобода состоит в возможности делать все, что не наносит вреда другому, — бормотал Рамиро, быстрым шагом идя к окну. Он знал эти слова наизусть. Он ненавидел их. — Все граждане равны перед законом и поэтому имеют равный доступ ко всем постам, публичным должностям и занятиям сообразно своим способностям и без каких-либо иных различий, кроме тех, что обусловлены их добродетелями. Не делай другим того, что не хотел бы получить сам; совершай по отношению к другим такие благие поступки, какие хотел бы по отношению к себе. Ненавистные три кита. Ах, черт.

Площадь перед дворцом была запружена народом — судя по всему, стражников просто оттеснили от ворот. Людская масса колыхалась. Двойная цепь гвардейцев стояла, намертво впаявшись, перед крыльцом, не давая людям пройти ко входу во внутренние покои замка.

От глухого, невыразительного ропота становилось не по себе. Какой-то мужчина, забравшись на плечи товарищу, запел на хорошем французском и отлично поставленным голосом:

— О, низойди в наш мир, природы дочь,

Свобода!

Власть, высшую в стране, мы взяли навсегда.

Тебе возводят храм избранники народа,

Поправ насилия года!

Пусть короли всех стран теснят народ

свободный!

Все в прах они падут, богиня, пред тобой!

Пятою их поправ, дай мир нам

благородный,