Вычислить и обезвредить - Светлана Бестужева-Лада

— Это серьезно, — повторил он. — Иди ко мне.

— Но я же с тобой, — выдохнула я.

— Иди ко мне, котенок.

Этой ночи я никогда не забуду. Тогда я действительно почти ничего не понимала, и лишь потом, некоторое время спустя, до меня дошло, с каким невероятным терпением и нежностью вел он меня за собой. Как сдерживал себя, чтобы не напугать меня и не оттолкнуть. Как оттягивал решающий момент до последнего, до того, пока я сама не стала умолять его об этом. Но уже тогда я поняла, что мои инфантильность и холодность на самом деле просто совершенная глупость. Все зависит от того, кто рядом с тобой. Ну, почти все. А остальное, к сожалению или к счастью, зависит от тебя.

Когда я более или менее очнулась от наваждения, то в зыбком свете раннего рассвета снова увидела над собой его глаза. Он смотрел на меня так, что я чуть было снова не потеряла сознание. Что было в этом взгляде: нежность? Гордость? Радость за меня? За него?

Не знаю. Я никогда так и не смогла понять этого человека (или — боялась понять его). Я так и не успела научиться читать хоть что-то в его глазах. Правда, таким умением, как я потом выяснила, вообще никто не обладал. Но узнала об этом я слишком поздно, так что изменить это открытие ничего не могло. Ни к лучшему, ни к худшему.

— И все-таки я у тебя первый, — услышала я его шепот. — Правда?

— Правда, — ответила я, совершенно искренне в это веря. — Неужели ты сам этого не понял?

Он ничего не ответил, только улыбнулся. Но не насмешливо, а совсем по-другому — нежно и удивительно беззащитно. Эта улыбка меня доконала, я снова закрыла глаза и… провально заснула, впервые в жизни чувствуя себя не просто счастливой, а уверенной в себе, абсолютно защищенной женщиной, у которой все может быть только хорошо. Ну, как исключение, — отлично.

И только утром, когда я проснулась одна и попыталась вспомнить и понять, что же на самом деле произошло, меня больно царапнула одна незатейливая мысль: о любви слова не было сказано, как и о том, увидимся ли мы снова, а если да, — то где, когда и как. Оставалось только ждать, готовя себя к худшему и надеясь на лучшее.

Забегая вперед, скажу, что с тех пор и, похоже, навсегда у меня осталась привычка всегда быть, что называется, «в форме». Даже спать я ложилась и ложусь, только при полном параде, какой бы уставшей ни была.

Маленький пример: как-то я прочитала в одном детективе, что опытный сыщик «вычислил» женщину, собиравшуюся на свидание и упорно это отрицавшую только потому, что от неё пахло духами. Якобы женщина может сама для себя и белье красивое надеть, и причесаться, но никогда не воспользуется духами, если знает, что никто, кроме нее, их ароматом не насладится. Не знаю, может быть, это справедливо подмечено для нормальных женщин, но я… Впрочем, и Мерилин Монро, кажется, «надевала на ночь капельку „Шанель № 5“».

На самом деле это очень правильно: человек не должен знать своего будущего. Иначе вместо прекрасного и безмятежного сна я бы в то утро провалилась в такую бездну отчаяния и разочарования, что… Что вряд ли бы вообще осталась жива. Впрочем, по молодости, глупости и прочим сопутствующим показателям могла бы и пережить.

Что значит — могла бы? Пережила.

Говорят, что отличительная черта русских — стремление забыть о своих предках. Не согласен, русские люди как раз отличаются долгой памятью. Другое дело — какие русские. Точнее, в каких условиях они живут. В Советском Союзе пышные родословные не поощряются: чем короче анкета, тем больше доверия к человеку. Но когда судьба забросила за пределы России… корни не просто почитаются, — культивируются. Мы все помним.

Хотя, если вдуматься, какой я русский! Даже не полукровка: русской была моя бабушка со стороны матери, остальные родственники… даже не знаю, кто. Но и незначительная доля славянской крови, по-видимому, оказала фатальное влияние на мою жизнь, не зря практичные и здравомыслящие французы так много говорят и пишут о «загадочной славянской душе». Хотя знают о ней ничуть не больше, чем о душе какого-нибудь индейца из племени чероки. Ну да ладно.

О моем прадеде мне известно очень мало. Знаю только, что он был дворянином, гвардейским офицером, рано и по большой любви женившимся на бесприданнице-сироте — моей прабабушке. Бесприданнице — и необыкновенной красавице, причем красота была незаметной, а какой-то сказочной. Потом я узнал, точнее, понял, что такие девушки могут, нет, могли рождаться только в России, в провинции. Кисейная занавеска, а за ней — огромные черные глаза, младшая дочка в большой семье, как говорится, «не в мать, не в отца», хотя в их старинном казачьем роду черные волосы и черные глаза — не редкость.

Все равно прабабушка выделялась среди всех. Красавица и умница, всегда спокойная, почти всегда невозмутимая, никому не позволявшая вмешиваться в свою жизнь.

Сама решила стать учительницей — и отправилась учиться в Москву, где и встретилась со своим будущим мужем. Наверное, все действительно на роду написано, потому что они не должны были — по всему стечению обстоятельств — даже познакомиться, прабабушка училась на курсах, бегала по частным урокам, чтобы заработать себе на жизнь, да ещё организовала кружок, где обучала грамоте рабочих железнодорожного депо.

Много позже я понял, что в жизни моей прабабушки, как в капле воды, отразились все жестокие парадоксы российских реалий. Дочь зажиточных казаков-станичников, позже практически полностью уничтоженных советской властью, она избежала их участи. Должна была сгинуть в лагерях, где окончили свои дни многие такие «революционеры», как она, но замужество оторвало её от этой среды, очередной раз спасло ей жизнь, чтобы… создать новую угрозу — как жене офицера и дворянина. Революция, одинаково беспощадная и к противникам, и к сторонникам, не смогла лишить её жизни, погубив мимоходом и мужа, и сына.

Выжила только дочь — моя бабушка, которая всю оставшуюся жизнь в относительно спокойной и благополучной Франции тосковала по бестолковой, голодной и жестокой России. И, по-видимому, передала мне какую-то долю своей тоски и своей мятежности. От неё же я унаследовал почти патологическую тягу к самостоятельности и независимости: ведь она всегда поступала только так, как сама считала нужным.

Никаких поместий, особняков и фамильных драгоценностей, несмотря на графский титул, не было — жили трудно и подумать не могли, что станут жить ещё тяжелее. Да и не задумывались нормальные люди о такой возможности, иначе не бились бы так отчаянно за лучшую долю.

Тем не менее революция разметала и это зыбкое семейное благополучие, и это более чем скромное гнездо. Чуть ли не с последним пароходом удалось бежать в Стамбул. Там мой дедушка и был убит какими-то бандитами, оставив беспомощную молодую вдову с маленьким сыном на руках и без копейки денег. Единственное, что у неё оставалось — необыкновенная, унаследованная от матери красота, так ведь тогда по всей Европе российских красавиц без кола без двора было пруд пруди…

И все-таки судьба улыбнулась ей — она встретила приехавшего в Стамбул по делам французского коммерсанта, который увез её с собой в Париж и… женился на ней. Сама бабушка то ли не могла, то ли не хотела объяснить, каким образом ей удалось добиться этого брака. Но так или иначе сиятельная графиня превратилась в супругу мелкого буржуа, владельца небольшого бакалейного магазина. И эта метаморфоза позволила моему отцу не умереть с голода и не сгинуть в каких-нибудь трущобах, а получить приличное образование и возможность нормально жить.