Когда под ногами бездна - Деннис Лихэйн

Оставив автомобиль, Рейчел побродила по округе без особой цели, однако с подспудной мыслью о том, что поблизости есть бар, в котором они как-то раз неплохо посидели. Тогда она еще писала для «Глоба». Ходили слухи, что серию ее статей о жилищном проекте «Мэри Эллен Маккормак»[23] собираются выдвинуть на Пулицеровскую премию. Не выдвинули (хотя она получила премию Хораса Грили и премию Пен-клуба за выдающееся мастерство в исследовательской журналистике), но это ее тогда не волновало. Рейчел знала, что хорошо поработала: этого было достаточно.

Старомодный бар с красной дверью назывался «Кенниллис тэп»[24] и находился, если ей не изменяла память, в одном из последних нереконструированных кварталов. Само название осталось от тех времен, когда ирландским барам еще не принято было давать имена с литературным или историческим подтекстом, вроде «Сент-Джеймсских ворот»,[25] «Елисейских Полей» или «Острова Статуй».[26] Рейчел не сразу нашла красную дверь, потому что вместо прежних «тойот» и «вольво» здесь были припаркованы «мерседесы» и «рейнджроверы», а крепкие решетки на окнах были заменены филигранными, согласно возросшим эстетическим запросам. «Кенниллис» находился на прежнем месте, но меню теперь вывешивали на улице: вместо прежних палочек из моцареллы и жареных во фритюре куриных грудок – свиные окорока и тушеная капуста.

Рейчел прошла прямо к свободному табурету в дальнем конце стойки, около того места, где толклись не занятые работой официанты, и, когда бармен подошел к ней, она заказала водку со льдом и спросила, не имеется ли у них свежей газеты. Одета она была в серую кофту с капюшоном поверх белой футболки с вырезом и темно-синие джинсы. На ногах – черные туфли без каблуков, такие же поношенные, как и все остальное. Но это не имело значения. Сколько бы ни говорили о прогрессе, о равных правах, о постсексистском поколении, если женщина выпивала в баре в одиночестве, все взгляды устремлялись на нее. Она читала «Глоб» и попивала водку, не поднимая головы и стараясь не выпускать из груди гадкого воробья, порывавшегося бить крыльями.

Бар был заполнен лишь на четверть, и это было хорошо, но посетители оказались гораздо моложе, чем она ожидала, и это было плохо. Из старых завсегдатаев явились только четверо чудаковатых стариканов, которые сидели за поцарапанным столом у входа во второй зал и время от времени выходили покурить. Наивно было бы ожидать, что в этом сверхпродвинутом районе Бостона любители запивать виски пивом устоят против тех, кто предпочитает крепкие напитки в чистом виде.

Завсегдатаи, начинавшие пить днем и высмеивавшие привычку мешать пиво «Пабст блу риббон» или «Гансетт» с чем-нибудь другим, редко смотрели шестичасовые новости. Люди помоложе тоже не смотрели новости в прямом эфире, но могли записать их на цифровое устройство или просмотреть видео позже на своем ноутбуке. И несомненно, они регулярно заглядывали на YouTube. Прошлой осенью ролик с оскандалившейся Рейчел распространился, как эпидемия, по экранам телевизоров. В первые двенадцать часов поступило восемьдесят тысяч звонков от телезрителей; в течение суток показали семь повторов, а также мэш-ап с Рейчел, которая моргала, обливалась потом, заикалась, ловила ртом воздух. Фоном поставили песню Бейонсе «Пьяная любовь»[27] в новой аранжировке. Так все и поняли: пьяная журналистка отпустила тормоза во время прямого эфира из Порт-о-Пренса. Через тридцать шесть часов было прислано уже двести семьдесят тысяч отзывов на ролик.

Немногочисленные друзья, оставшиеся у Рейчел, убеждали ее, что она, скорее всего, преувеличивает количество людей, узнававших ее на улице. В эпоху вирусных видео, когда людям необходима постоянная смена впечатлений, говорили они, все эти материалы смотрят миллионы, а запоминают немногие.

Но по логике вещей, из присутствовавших в баре людей моложе тридцати пяти половина видела ролик. Конечно, они могли быть в то время пьяны или удолбаны, и тогда женщина в бейсболке и с газетой в руках, вероятно, не пробудила бы у них никаких ассоциаций. Но некоторые могли смотреть телевизор в трезвом виде и обладать хорошей памятью.

Бросая короткие взгляды на окружающих, она оценила обстановку. Две офисные работницы потягивают мартини с добавкой чего-то розового; пять маклеров или брокеров смотрят какой-то матч в телевизоре, висящем над ними, и стучат по стойке пивными кружками и кулаками; несколько технарей обоего пола, примерно тридцатилетних, которые горбятся даже в подпитии; наконец, ухоженная пара лет тридцати с небольшим. Мужчина явно перебрал, женщина раздражена и чуть испугана. Они сидели ближе всех к Рейчел – на четыре места правее нее. Вдруг две ножки одного из табуретов приподнялись в воздух, и он едва не стукнулся о два других.

– О господи, хватит уже, – произнесла женщина с тем же испугом и раздражением, которые читались в ее глазах.

– Успокойся на хрен, грязная долбаная сука, – откликнулся ее кавалер и поправил табурет.

Рейчел случайно встретилась взглядом с ним, затем с его подругой, и все сделали вид, что ничего не произошло.

Она допила водку и подумала, что зря приперлась сюда. Страх перед людьми, которые наблюдали ее срыв в шестичасовых новостях, заставил ее забыть о страхе перед людьми вообще, о постоянно крепчающей фобии, размах которой она только начала осознавать. После суда надо было сразу возвращаться домой. Что занесло ее в этот бар? О господи. Воробей забил крыльями. Пока еще не слишком судорожно и не слишком яростно, нет – но все сильнее и сильнее. Сердце Рейчел словно болталось в груди, подвешенное на кровеносных тросах. Глаза всех посетителей обратились на нее, и сзади кто-то явственно прошептал:

– Та самая журналистка.

Она положила десятидолларовую банкноту на стойку, радуясь тому, что в кармане нашлись деньги: ждать сдачи не было сил. Она не могла больше ни секунды сидеть на этом табурете. Горло сжалось, в уголках глаз все помутнело. Рейчел начала вставать, но бармен вдруг поставил перед ней рюмку водки:

– Один из джентльменов просил вас принять вот это.

Мужчины в костюмах, сидевшие у противоположного конца стойки, наблюдали за ней. У них был вид старых друзей-насильников. Всем было лет тридцать – тридцать пять, глаза у каждого выглядели слишком маленькими и одновременно слишком блестящими. Самый высокий кивнул Рейчел в знак того, что узнал ее, и приподнял бокал.

– Этот? – спросила она бармена.

– Нет, – ответил он, оглянувшись, – не из этой компании. – Он окинул взглядом зал. – Тот, должно быть, вышел.