Танец кровавых ма­ков - Ирина Молчанова

— Брысь, паршивый, — прокричал молодой человек и, как девушка догадалась, откинул чертенка ногой. Тот обиженно заверещал.

— Не гони его! — крикнула Катя, размахивая руками, чтобы схватить Лайонела. — Не трогай его!

Но чертенок, похоже, уже убежал, а молодой человек разозлился еще больше.

— Я запрещаю тебе видеться с этими чертями!

— Ты не можешь мне запрещать, — беспомощно опуская руки, сказала Катя.

— Могу и запрещаю!

— А я не стану слушаться, вот и все. — Поскольку зрение к ней не возвращалось, она села на землю, прибавив: — Ой, подумаешь, посмотрелась немножко, чего так орать?

Лайонел прошелся вокруг нее.

— Ты — безответственная! А я тебе не нянька! Неужели не понимаешь, неспроста существует Чертов лабиринт, где потерялись сотни вампиров. Мы не отражаемся в зеркалах, ибо бездушны, а черти с их волшебными глазами — это ворота в мир иллюзий. Черти символ соблазна, их глаза так притягательны, потому что в них заключены мириады разбитых жизней. Ты сама не поймешь, не заметишь, как этот чертенок, смеясь, сделает тебе пакость. Он создан таким. У людей есть понятие «остров дураков», так вот, общаясь с чертями, быстро попадешь на такой!

Катя застонала.

— Кажется, и я так уже на нем!

Чернота стала медленно таять и тогда девушка безапелляционно изрекла:

— Хватит лекций! Господи, какой же ты правильный и нудный! Почище Вильяма будешь.

Ледяные глаза превратились в острые осколки, красивое лицо застыло. Не произнеся больше ни слова, Лайонел развернулся и пошел в сторону их пещеры.

Катя вскочила и побежала за ним, выкрикивая:

— Не дружи с чертями, носи платья, не вспоминай Вильяма, не произноси имя «Георгий», не говори о детях! Будет когда-нибудь конец этому списку?!

Молодой человек упрямо молчал.

А девушка никак не могла успокоиться, ее прорвало:

— Ну конечно! У тебя есть Орми и Нев, а у меня никого тут нет! Ты так любишь этих мышей, больше чем меня! И мне нравится Олило, он хороший и смешной! Не он уговорил смотреть себе в глаза, а я сама! И не отворачивайся, послушай меня! Я не могу, просто не могу, когда нельзя о чем-то говорить! Когда нельзя, мне хочется! Не надо мне ничего запрещать, меня это бесит, бесит! Перестань отгораживаться, давай погорим о Вильяме! Он же твой брат, ты не можешь его вот так взять и возненавидеть! А Георгий? Он хоть и сказал мне, что во всем виновата я, но если тебе его не хватает, давай и о нем говорить! И про детей, давай про них тоже! Неужели помечтать нельзя? — Она схватила Лайонела за рукав рубашки. — Я бы любила нашего ребенка больше всех на свете! И если бы он был похож на тебя, я бы окружила его такой заботой, какую ты не видел в детстве!

Он остановился, взял ее лицо в ладони и, серьезно глядя, сказал:

— У тебя истерика. Так всегда бывает, когда вампира вырывают из мирка иллюзий, где очень хорошо, безмятежно и все разноцветное.

— Неправда. — Она попыталась оттолкнуть его. — Я лишь говорю, что думаю.

— А ты завтра мне попробуй все это повторить! — усмехнулся он.

— И повторю!

— Буду с нетерпением ждать!

Она проснулась от боли в голове под тоскливые звуки мелодии из оперы «Орфей и Эвридика». Катя медленно приподняла голову с тюфяка и, увидев сидящего рядом Лайонела, в ярких красках вспоминала все, что вчера происходило. Если бы вампиры умели краснеть, то она сейчас пылала бы маковым цветом. Девушка зарылась лицом в травяной тюфяк и накрыла голову руками.

— Орфей своей скорбью по возлюбленной Эвридике меня убивает…

— Хочешь о чем-нибудь поговорить? — раздался в сводах пещеры холодный голос.

— У меня болит голова, — пожаловалась девушка. — И стоило рассказывать столько про мир иллюзий и прочее, и прочее, просто бы сказал, что отходняк болезненный!

— У меня его никогда не было, — с достоинством ответил Лайонел и, выждав, поинтересовался: — Разве не самое сейчас время сравнить меня с Вильямом, назвать правильным и нудным?

Катя поняла, что он не намерен спускать ей вчерашний монолог, поэтому простонала:

— Ну я же была не в себе!

— Зато теперь ты в себе! — парировал он. — И вполне способна отвечать за свои слова.

Стараясь не делать лишних движений, девушка села, поджав под себя ноги и жалобно посмотрела в ледяные глаза. Видя, что никакого снисхождения не дождется, она промямлила:

— Прости.

— Простить? — недоуменно вскинул он брови. — Вот как — высказала все, что думаешь, а теперь в кусты!

Под его ледяным взглядом ей показалось, что стало холоднее, и она поежилась.

Он молча ждал, поэтому она собралась с духом и сказала:

— Мне правда нравится Олило, я буду с ним видеться и нечего мне запрещать. Я больше не буду смотреть в чертовы зеркала.

Лайонел продолжал молчать. Катя закусила губу.

— Что я там еще говорила? — Она помнила, просто хотела потянуть время до того как придется сказать самое страшное.

— Ты все прекрасно помнишь, — безжалостно раскрыл ее замысел молодой человек.

— Я не имею права заставлять тебя говорить о тех, о ком ты не хочешь говорить! Но и ты не должен затыкать мне рот.

— Хорошо, — недобро улыбнулся Лайонел, — значит, хочешь говорить со мной о Вильяме, о детях, о Георгии… А если я стану говорить о том, что неприятно тебе?

— Говори. — Катя смело взглянула на него.

— О бывших женщинах, о моих развлечениях, о жертвах, о том, что ужаснет и оттолкнет тебя?

Девушка покачала головой.

— Но это не то же самое!

— Отчего же? Ты делаешь неприятно мне, а я тебе. И мы на равных. — Лайонел тронул ее за подбородок. — Молчишь? Я тебе кое-что объясню. Ты заняла позицию слабого, но требуешь для себя равных условий. При этом — равноправие принимаешь лишь когда оно тебе удобно. Ты ведешь себя как ребенок, хочешь, чтобы тебе делали скидку, но сама ее делать ты не намерена. Одного ребенка я уже избаловал и посадил себе на шею, больше не хочу.

— Ты про Вильяма? — осторожно спросила Катя. Лайонел какое-то время разглядывал ее, затем полуутвердительно произнес:

— Скорбь Орфея тебя убивает, говоришь? А знаешь ли ты, как его она убивает? Надеюсь, помнишь предысторию. Возлюбленная погибает, Орфей отправляется за ней в подземное царство мертвых и своей жалобной игрой на кифаре и пением уговаривает Аида вернуть ему Эвридику. И было поставлено лишь одно условие: не оборачиваться до тех пор, пока не выйдет на свет, не смотреть на идущую позади Эвридику. А что сделал Орфей? Правильно, всю оставшуюся жизнь оплакивал свой поступок.