Поцелуй меня завтра - Любовь Огненная

Маму вызвали в больницу. Она привезла вещи, документы, но я к ней не выходила. Во-первых, не могла – по-прежнему передвигалась со скоростью улитки, испытывая дикие боли, а во-вторых, не хотела. Мне было настолько плохо, что я не желала ни с кем общаться. Даже с соседками по палате. В основном спала целыми сутками, изредка выбираясь на уколы, капельницы и в столовую. Боль не проходила три мучительно долгих дня, а я из забытья возвращалась в такое же забытье, в котором мне снился Володя. Я грезила им, понимая, что схожу с ума.

Телефон мой так и остался у бабушки в квартире, потому никак связаться с ним или с кем-либо еще не могла. Да и не знала, что скажу, если все-таки ответит на звонок.

«Привет, я умираю?»

В ночь на третьи сутки я проснулась в полнейшей темноте, ощущая, что мне некомфортно. Мне было холодно и мокро, а нащупав ладонью влажную простыню под собой, я и вовсе перепугалась. Откинув одеяло, вглядывалась в огромное темное пятно, с ужасом осознавая, что это кровь. Она была на коже, пропитала шорты и майку, окрасила край одеяла. Я видела ее и понимала, что это все.

Живот болел с такой силой, будто все внутренности выворачивало наружу. Тихо всхлипывала, осторожно открывая тумбу, чтобы достать вещи и гигиенические принадлежности. Находилась в бреду, отмывая себя от крови, которая и не думала останавливаться. На автомате переодевалась. Меня шатало, вело, в глазах то и дело темнело, а в затылок врывался жар, от которого становилось трудно дышать. Все спали, а на посту никого не было.

Долго шла по коридору до сестринской, съезжала по стене, а потом вновь поднималась. Вошла после стука, разбудив женщину, а сказать ничего не смогла. Просто не было сил на то, чтобы объясниться.

Помнила, как меня довели до палаты, как включили свет, перебудив соседок, которые этим фактом были недовольны. Помнила, как мне меняли белье, пока я сидела на стуле, пытаясь с него не упасть. Помнила, как уложили спать, чтобы уже через несколько часов поднять и отвести под руки на осмотр, потому что сама я идти не могла. Прямо там и чистили, пока остальные за стеклом могли все видеть. Они ждали своей очереди, обмирая от страха, пока на кресле умирала я, потому что сохранять уже было нечего.

Я очнулась еще тогда, когда меня везли по коридору. Сама спускалась с каталки. Меня вело, голова кружилась, а говорить я не могла. Просто лежала, пока в палату не заглянули:

– Кто из вас Евгения? Там к тебе муж пришел, – недовольно пробурчала вахтерша и закрыла дверь.

А я не верила собственным ушам. Так надеялась, что это Володя, потому что по-другому и быть не могло. Наверняка вернулся за мной, а мама сказала, что я здесь.

– Ты куда? Тебе нельзя! – воскликнула соседка, а я уже кое-как надевала белье, доставая из шкафа спортивный костюм.

Неимоверно шатало, а слезы застилали взгляд, лишая обзора. Кое-как натягивала на тапки бахилы, пока та самая вахтерша сочувствующе поддерживала, чтобы я не упала. Рванув на себя тяжелую дверь, еле устояла на ногах, чтобы, выбравшись в комнату приема передач, отыскать глазами Владимира…

Не находила.

Видела, как ко мне летит Александр Сергеевич. Его руки крепко держали, а я по-прежнему смотрела по сторонам, пытаясь найти иллюзию, тень того, кого здесь явно не было.

– Евгения, как же вы?

– Я… – слезы полились из глаз.

Рассказывала ему все, страшно заикаясь, дергаясь на каждом слове. Так трудно было говорить, но мне это было нужно. Поделиться хоть с кем-то, рассказать о своей боли. По нескольку раз повторяла одни и те же слоги, цепляясь за мужчину как за спасательный круг. Он обнимал, слушал, прижимал к себе, пытаясь успокоить. Наверняка ни слова не понимал, потому что они – слова – никак не хотели складываться. Со мной впервые такое было, и от этого становилось еще страшнее. Потеряв часть себя, я понимала, что могу потерять и остальное.

Шли дни. После выкидыша я пролежала в гинекологии еще десять дней, за которые мое физическое состояние пришло в норму, а моральное – казалось, что его уже не восстановить.

Я, то рыдала навзрыд, прикладывая ладони к животу, то мысленно взывала к Володе, потому что мне его так сильно не хватало. Пустота постепенно вытесняла все чувства, наконец оставив лишь ненависть. Я ненавидела его за то, что он сделал. Я винила его за то, что случилось со мной. Я проклинала, понимая, что если бы не все произошедшее, наш ребенок мог бы родиться и жить. Но я любила.

Продолжала любить несмотря ни на что, хоть любовь и приносила мне только боль.

Единственным, что спасало меня в те дни, были ежедневные посещения Александра. Он забирал у меня все негативные чувства. Избавлял меня от них одной своей улыбкой или не слишком смешной шуткой. Проводил со мной полдня, хоть и не обязан был. Притаскивал что-то вкусное, книги, журналы. Он отвлекал меня, как мог, и это у него получалось. Нет, не забывалась рядом с ним, но боль становилась чуточку меньше.

С тех пор Владимира я так ни разу и не видела. Его телефон оказался недоступен, а Маргарита его новый номер не знала. Я дежурила у подъезда, словно невзначай проходила мимо, часто в одиночестве гуляла по нашим местам. Даже на крышу того самого дома забиралась, где он сделал мне предложение.

Без него этот мир казался чужим, пустым, лишенным смысла. Мое существование вдруг стало под вопросом, потому что я не видела себя без него. Слишком замечталась, не осознавая, что к таким наивным и доверчивым, как я, реальность невероятно жестока.

Потирая глаза, поднялась с постели. Сон ушел, а еще неимоверно хотелось пить. Жаркий летний воздух легко проскальзывал в открытое настежь окно, не давая дышать. А может, причиной тому был кошмар, от которого, наверное, я никогда не избавлюсь.

Спустя пять лет о том, что произошло, я жалела не меньше, а может быть, даже больше. Тогда толком и не понимала ничего. Все казалось ненормальным сном, который обязательно должен развеяться. Но нет. Боль не утихла. Она так и осталась со мной – моей, а я время от времени размышляла о том, что можно было сделать, чтобы избежать выкидыша. Я ведь могла тогда пойти к гинекологу, не откладывая все на вечное потом. Могла, но без оглядки жила Владимиром.

Запнувшись о чемодан, тихо выругалась, но тут же зажала рот рукой. Мама спала, и будить ее не хотелось. Она и так переживает по поводу моего отъезда и завтра наверняка будет рыдать, но время пришло. Действительно пришло, а не то, что пять лет назад.

– А мы плитку купили? – взволнованно спрашивал Саша, пока мы ходили по рядам, отыскивая жидкие обои для кофейни.

– Купили, – усмехалась я ему в ответ, а мужчина вновь заглядывал в наш список.

– А софиты?

– Заказали, – твердила я в который раз.

Вообще все, что касалось открытия новой кофейни, у Александра ассоциировалось с ужасом. Причем из раза в раз одна и та же песня приключалась. Он волновался, постоянно все перепроверял по пятьсот раз, но, как только новое заведение гостеприимно открывало свои двери, Сашу будто возвращали обратно на землю и он становился самим собой.