Такое короткое лето - Станислав Васильевич Вторушин

Больше мне его утешить было нечем. Я забрал сумку с вещами, сложил в нее чистые рубашки, поблагодарил Нину за заботу и поехал на Шоссе Энтузиастов. Едва я зашел в Машину комнату, как в дверь постучали. На пороге стояла Ольга.

— Маша передала тебе подарок, счастливчик, — сказала она, протягивая бумажный сверток, перевязанный тонкой ленточкой.

— Почему счастливчик? — спросил я.

— А разве нет? Я же по тебе вижу.

— Проходи, прорицательница, — сказал я, жестом приглашая Ольгу.

Она перешагнула порог, держа сверток в вытянутой руке.

— Что там? — я кивнул на сверток.

— Пирожное. Маша передала, чтобы ты в обед попил чаю.

Я пожалел, что пригласил Ольгу зайти. Надо было взять пирожное, поблагодарить и на этом закончить разговор. Ольга стояла в коридоре, распространяя запах острых духов, и выжидательно смотрела на меня.

— Проходи, — сказал я, забирая у нее сверток. — Попьем чаю вместе.

Мне казалось, что она откажется и уйдет. Но Ольга уверенно шагнула на кухню и сказала, словно была здесь хозяйкой:

— Ты посиди, я сейчас поставлю чай.

Она принесла из кухни две чайные чашки и положила на тарелку пирожное. Потом заварила чай, разлила его по чашкам и присела к столу. Ольга была крупноватой женщиной с немного скуластым, но приятным лицом. Смоляные волосы и такие же черные глаза придавали ей вид восточной женщины.

— Как твой братец? — спросил я. — Поймал своего чеченца?

— Поймает, куда он от него денется? — смеясь ответила Ольга и подвинула к себе сахарницу. Насыпала в чашку две ложки сахара и стала неторопливо размешивать его. Очевидно пыталась понять, куда я клоню разговор.

— А как вы оказались в Чечне? — спросил я.

— Что значит оказались? — не поняла Ольга. — Это наша земля. Там родились мой дед и прадед. И никогда она не называлась Чечней. Это была земля Терского казачьего войска.

— Но в тебе есть что-то восточное, — заметил я. — Не то цыганское, не то кавказское.

— Бабка была турчанкой. Дед перед самой революцией привез ее из Турции. Он воевал на турецком фронте.

— А почему такая вражда к чеченцам? — спросил я.

— Ты можешь представить, чтобы русский отрезал голову чеченцу и хвалился, показывая ее всем? Вот то-то и оно, что нет.

А чеченцы делают это. Они изгнали с наших родовых земель, с территории Терского казачьего войска четыреста тысяч русских.

А скольких убили, изнасиловали трудно представить даже в самом кошмарном сне. И никто не сказал им за это даже слова осуждения. — Ольга зажмурилась и тряхнула головой. На ее скулах заходили желваки, она сразу стала некрасивой. — Но мы, казаки, ничего им не простим. Чеченцы зарезали мою сестру и зятя.

— Прости, я не хотел, — сказал я и кивнул на чайную чашку: — Пей, а то остынет.

— В другой раз. — Ольга резко встала и направилась к выходу. Осторожно закрыла за собой дверь и я услышал стук ее каблуков на лестничной площадке.

Мне тоже расхотелось пить чай. Я прибрал на столе и поставил пирожное в холодильник. Забота Маши тронула: обо мне уже давно никто так не беспокоился, а пирожное не дарили вообще. Это был наивный и трогательный подарок. Маша тоже была в Чечне и у нее к чеченцам такое же отношение, как у Ольги.

Я вспомнил сюжет из теленовостей. Чеченец в маске и с пистолетом в руке, а перед ним избитый, замученный до полусмерти, худой, как заключенный Освенцима, русский мальчишка, которого Бог знает где захватили в заложники и приволокли в Чечню. Мальчишка плача и содрогаясь костлявым телом, черными запекшимися губами просил мать продать все, что у нее есть, и выкупить его из рабства. «У меня уже нет сил терпеть пытки, — выдавливал он из себя сквозь судорожные стоны. — Если не выкупишь, меня убьют». И, подтверждая это, чеченец начал перед телекамерой отстреливать мальчишке большой палец правой руки. Первая пуля только раздробила кость пальца. Черная кровь, марая ладонь, ручейком потекла на землю. Мальчишка застонал, как в предсмертной агонии. Но другой чеченец стальной хваткой сжав его руку, приподнял ее над землей, снова раздался выстрел и вторая пуля уже окончательно оторвала палец. Вместо него остались только окровавленные лохмотья. Наше телевидение, показывая эту сцену, бесстрастно фиксировало событие. Ни слова осуждения чеченцам, ни слова сочувствия русскому.

Вспоминая несчастного заложника, я понимал Ольгу и ее брата. Им есть за что мстить. Если государство не защищает своих граждан, граждане вынуждены защищать себя сами.

До прихода Маши было еще два часа. Мне стало скучно без нее. Ей без меня тоже было скучно. Иначе бы она не прислала пирожное. Это походило на записку, в которой было всего два слова: люблю и помню. Мне тоже захотелось сделать ей что-нибудь приятное. Не для того, чтобы отблагодарить за подарок. Тогда бы это выглядело, как возвращение долга, а Маша не одалживала мне ничего. И я тоже не давал ей в долг. Наши отношения были бескорыстными. А когда они такие, дарить всегда приятнее, чем принимать подарки.

Я спустился на улицу. По тротуару двигался непрерывный поток людей. Шаркая по асфальту, они куда-то спешили, не замечая друг друга. И от этого все выглядели одинаково, были похожи на серую безликую массу. Этот непрерывный поток людей всегда удручал меня потому, что куда бы ты не повернулся, всегда натыкаешься на него. Но сегодня толпа не раздражала меня. Я не видел никого, перед глазами стояла только Маша.

На Шоссе Энтузиастов на расстоянии трех кварталов по ту и другую сторону от Машиного дома не оказалось ни одного магазина промышленных товаров. Здесь был лишь гастроном, около которого женщины продавали цветы со своих садовых участков. Утром я уже покупал Маше цветы, но в гастрономе кроме выпивки и закуски ничего не было. Пришлось снова выбрать три самых красивых розы. Мне почему-то казалось, что из всех цветов розы ей нравятся больше всего.

На кухонном окне стояла вазочка. Я сунул в нее цветы, налил воды и поставил вазочку в комнате на середину стола так, чтобы ее было видно от двери. Затем принял душ, надел чистую рубашку и стал ждать Машу. Я хотел понравиться ей.

Звонок задребезжал длинно и настойчиво. Я открыл дверь. Маша стояла на пороге, улыбаясь. Я протянул руки. Она упала в мои объятья, обняв за шею и полушепотом приговаривая:

— Я так соскучилась. Не могла дождаться конца работы.

Она несколько раз ткнулась губами в мои губы, не оборачиваясь и не отрываясь от меня, нашарила ногой дверь и захлопнула ее. Затем согнула