Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны - Александр Во

Прошли месяцы, из Ватикана не было новостей, и терпение фрау Витгенштейн истекало. В конце мая она сообщила: «У меня хорошие новости от Пауля, которые касаются его здоровья, но ни словечка об обмене. Какое разочарование!»[145]Когда она узнала, что его вызвали к коменданту тюрьмы и приказали на месяц изолировать, она была вне себя от гнева. Причины этого дисциплинарного взыскания неизвестны, хотя, возможно, он был одним из одиннадцати офицеров, наказанных за то, что не сообщили о готовящемся побеге. Какова бы ни была причина, Пауль, новичок в Крепости, не имея пианино и пребывая в унынии, тяжело это перенес. Гермина поделилась с Людвигом:

Еще одной причиной тревоги был тон писем Пауля: он начал делать опасно подрывные замечания, которые, как боялась фрау Витгенштейн, могут вызвать неприятности со стороны тюремных властей. В одном из них, которое по счастливому стечению обстоятельств, кажется, прошло мимо внимания русских цензоров, он писал, что единственное, что его по-настоящему волнует, это победа Австрии в войне, и что он охотно пожертвует миллион золотых крон, чтобы поддержать австрийские войска.

Единственное, о чем Пауль не писал, поскольку знал, что это серьезно встревожит мать, это эпидемия тифа, разразившаяся что среди заключенных. Эта болезнь, косившая всех без разбора, нависла над Крепостью как неописуемый ужас. Ее переносили вши, а Пауль считал, что они его не трогают. Следом за первыми симптомами — лихорадкой и невыносимой болью в мышцах и суставах — начиналась темно-красная сыпь, которая быстро распространялась от таза и плеч по всему телу. На вторую неделю инфицированный переставал контролировать кишечник и начинал бредить. Через несколько дней он чаще всего умирал. К Пасхе 1915 года эпидемия достигла пика, каждый день из Крепости в больницу увозили двадцать — тридцать мужчин. Никто из них не возвращался. Из двух омских больниц ни одна не могла справиться с ежедневным поступлением больных из областных лагерей, а доктора, медсестры и санитары сами становились жертвами болезни. Один особенно возмутительный инцидент зафиксирован в дневнике Ганса Вейланда, австрийского офицера, интернированного в Красноярск:

Летом 1915 года, после нескольких месяцев долгих тяжелых переговоров, первую партию больных и раненых заключенных вывезли из России, но Пауля Витгенштейна, чье имя числилось в списке с января, среди них не было. Мать посылала ему слишком много денег, и русские, которые их перехватывали и воровали, боялись лишиться своих доходов. Тем временем двое пленных, сидевшие в Крепости с Паулем и попавшие на обмен в Омске, приехали к фрау Витгенштейн в Вену. Одного из них, капитана Карла фон Лиля, ранило в сентябре 1914 года, и когда он лежал на земле не в состоянии двинуться, вражеский солдат его искалечил: отрезал два пальца на правой руке и четыре на левой. «Этот удивительный человек, — писала Леопольдина Людвигу, — находится в прекрасном расположении духа, несмотря на то, что перенес все возможные операции, чтобы поставить протезы»[148]. Капитан фон Лиль рассказал фрау Витгенштейн, что когда он видел Пауля в последний раз, тот выглядел хорошо, был здоров и весел, что он достаточно хорошо изучил русский и может переводить газеты тем, кто не добился таких успехов, что он преподает французский бывшему однокласснику из его старой школы и что оба — и учитель и ученик — относятся к урокам очень серьезно. Леопольдина писала:

Когда второй офицер из Омска, лейтенант Гюртлер, рассказал фрау Витгенштейн о деньгах и о том, почему Пауля не отпустили, она подумала: «Если это действительно помеха освобождению Пауля, то можно будет найти выход из положения»[150]. Даже если бы ей удалось все устроить, это все равно заняло бы время, а в начале октября ей сообщили, что Пауля готовят не к обмену, а к переводу из Омска в другой лагерь, на юге. «Возможно, нам следует быть благодарными, — писала она Людвигу, — но поскольку мы все еще надеялись, что его в ближайшее время обменяют, мы ужасно разочарованы!»[151]

В конце месяца она получила от Отто Франца телеграмму с хорошей новостью: Пауля и еще шестерых офицеров-инвалидов отправили на обследование в Москву. «Появился хотя бы проблеск надежды!»[152]— пишет она. Конечно, оставалось достаточно поводов для пессимизма, и Гермина очень хорошо это понимала: «Обменяют ли Пауля? Я не очень-то на это надеюсь, а вот то, что мама разочаруется, будет действительно ужасно!»[153]

Медицинские комиссии для заключенных, которых готовили к обмену, были унизительны. Инвалиды, полные радужных надежд, проделывали тысячи миль из лагерей на востоке и узнавали, что они недостаточно больны, и их снова отправляли в тюрьмы, из которых только что привезли. В Казани тюремные доктора несли ответственность за расходы на обратный путь инвалидов, так что они весьма неохотно рекомендовали для обмена кого-либо вообще. Заключенные, прибывшие в Москву или Петроград, оказывались по милости беспринципных медиков-военных в царстве террора. О 108-м лазарете в Петрограде «ангел Сибири» пишет: