Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо - Питер Акройд

Правительство вигов стремилось действовать наверняка, не полагаясь на переменчивый в своих настроениях электорат. В ответ на восстание якобитов в 1716 году был принят Семилетний акт (Septennial Bill), продлевающий срок полномочий парламента с трех до семи лет. Таким образом, потенциально опасные выборы 1718 года переносились на 1722 год. Это существенно осложняло жизнь тори, которые в отсутствие перспективы скорых выборов не имели возможности использовать разногласия в стане вигов в своих интересах. Виги же, напротив, чувствовали себя в безопасности, а парламент получал дополнительное преимущество в виде новой порции конституционных полномочий.

Летом 1716 года, спустя два месяца после принятия Семилетнего акта, король вернулся в Ганновер. Он всегда стремился туда всей душой. Семья Георга получила эти земли от императора Священной Римской империи Леопольда I в благодарность за своевременную поддержку в военной кампании против турок. В тех местах было тихо, уютно и мирно – во всех смыслах лучше, чем в Англии. Король старался возвращаться в Ганновер как можно чаще, чтобы охотиться, однако из-за проблем в Англии он побывал там не более пяти раз за тринадцать лет. И даже это было чересчур, по мнению английских министров, для которых отъезд государя представал весьма сомнительным удовольствием с точки зрения управления страной. Порой возвращение короля откладывалось из-за ветра и непогоды, и в этих случаях парламент сам назначал перерыв в работе. Во всех поездках короля сопровождал государственный министр, а, как известно, любой преисполненный решимости министр мог создать немалые неприятности своим коллегам, даже находясь на расстоянии сотен миль. Ситуация усугубилась тем, что в очередной свой приезд монарх решил остаться в Ганновере на полгода. Даже тогда такой срок считался продолжительным как для внешней, так и для внутренней политики.

Нельзя исключать, что король ставил интересы Ганновера выше интересов Англии. Он был тесно связан с делами Балтийского региона, к которым Англия не имела ни малейшего отношения, а министры в Лондоне не желали ввязываться в провинциальные дрязги.

Вскоре в королевстве разгорелся новый конфликт интересов – на этот раз личного свойства. Дело в том, что Георг Людвиг ненавидел своего сына Георга Августа, принца Уэльского. Сын отвечал отцу не меньшей враждебностью. В сущности, это вечная проблема наследника, с нетерпением ожидающего ухода предшественника. Этот порочный круг стар, как сама монархия. Кроме того, при дворе всегда находились министры и придворные, которые, чувствуя себя лишенными должного, по их меркам, уважения или признания, жили в ожидании восхода нового солнца в лице наследника, который должен был, по их представлениям, воздать им должное. В нестабильном политическом климате начала XVIII века такие распри становились еще более ожесточенными.

Так, отбывая в Ганновер, король назначил своего сына хранителем и лейтенантом королевства – должность, забытая со времен Черного принца[60] в XIV веке. Принц и его соратники сочли это оскорблением, интерпретировав этот жест как гнусную попытку короля ограничить власть регента-сына. По распоряжению Георга I, к примеру, принц не мог без согласования с ним принимать решения по внешнеполитическим вопросам, назначать людей на важные государственные посты и давать королевскую санкцию парламентским законопроектам. Он также не имел права читать иностранные депеши. При этом другая корреспонденция, касающаяся поведения самого принца, должна была исправно отправляться в Ганновер.

Противники короля, разумеется, превозносили принца. Теперь, когда Георг Август не ощущал на себе политической ответственности, ибо не имел возможности проявлять собственную инициативу, он понял, что может стать независимой силой, создав свой политический курс. Он может создать фракцию или партию в самом парламенте, которая бы действовала против короля.

Злополучная ссора произошла в ноябре 1717 года на крестинах первого сына принца, когда король резко высказал несогласие с выбором крестного отца мальчика. Раскол усилился. Король приказал сыну покинуть Сент-Джеймсский дворец. Супруга наследника Каролина Бранденбург-Ансбахская решила последовать за мужем. Монарх отдал распоряжение, согласно которому любой посетивший супругов-отступников будет официально лишен возможности беседовать с королем. Это означало объявление войны. Такого не помнили со времен противостояния между Марией I и Елизаветой I[61]. Лорд Херви писал о принце: «Об отце он всегда отзывался как о слабом лидере, но не о дурном или бесчестном человеке; и добавлял… что отец всегда ненавидел его и плохо с ним обращался».

Принц Уэльский с супругой удалились в Лестер-хаус, к северу от площади Лестер-сквер, где фактически создали альтернативный двор. Чтобы подчеркнуть свой статус изгнанника, принц перестал посещать встречи кабинета министров. Стоило кому-то из министров утратить расположение короля, как его уже с распростертыми объятиями ждали при дворе принца. В Лестер-хаусе собирались недовольные виги и обозлившиеся тори, разочарованные карьеристы и смутьяны с сомнительной репутацией, которые проводили время с музыкой, танцами, за светской беседой и в пиршествах. Король, крайне недовольный сыновними успехами в обществе, изменил своей вечной привычке и тоже начал устраивать собрания и ужины. Парадная гостиная Сент-Джеймсского дворца открывала свои двери три дня в неделю; музыкой, танцами и фейерверками можно было насладиться в Кенсингтонском дворце.

Отношения между отцом и сыном стали налаживаться лишь спустя три года, однако полное примирение так и не наступило. Принц сказал жене, что, когда он вошел в личные покои короля, соблюдая необходимые формальности, однако выражая при этом раскаяние и сожаление, тот пробормотал лишь: Votre conduite… votre conduite, что означало «Ваше поведение… Ваше поведение». Когда на следующий день отец и сын вместе вышли в свет, они не разговаривали. Тем временем над двором, городом и страной промелькнула тень, на вид столь же безобидная, как и мыльный пузырь.

Первый экономический пузырь появился, когда тори попытались создать учреждение, способное конкурировать с Банком Англии в управлении государственным долгом страны[62]. Весной 1711 года возникла Компания южных морей. Ее акционерами в первую очередь стали те, кто предоставлял государству внушительные займы на военную кампанию. Долг государства перед ними в общей сложности приближался к 10 миллионам фунтов стерлингов. Держателей государственных аннуитетов (в современном понимании – облигаций) убедили отказаться от годовой прибыли, которую они получали в виде процентов по займам и выплаты части долга, в счет доли в новом предприятии. В сущности, кредиторы Банка Англии согласились обменять свои доли на акции Компании южных морей, при этом им гарантировалось 4 % годовых, которые планировалось выплачивать из косвенных налогов. Они также автоматически становились партнерами компании и могли рассчитывать на прибыль от торговли с испанскими колониями в Америке – важно понимать, что в этот период доходы от торговли с Испанией превосходили самые смелые ожидания. Создание альтернативы Банку Англии было выгодно правительству, поскольку оно освобождалось от необходимости управлять существующими долгами, более того, разработанная финансовая схема позволяла им снизить процентную ставку. Акционеры же, представляя баснословную прибыль, в своих мечтах уже уносились в Эльдорадо. Темпы роста торговли и промышленности во время Войны за испанское наследство естественным образом снизились. Однако в начале 1720 года в Гааге Филипп V заключил мирное соглашение с Четверным союзом[63], объединявшим Великобританию, Францию, Австрию и Нидерланды, и многие стали считать, что природные богатства Америки польются в Лондон, словно золотой дождь, в который превратился Зевс, чтобы попасть в покои к Данае.