Роковая дама треф - Елена Арсеньева

Он сглотнул подкативший к горлу комок и закрыл глаза, чтобысдержать невольные слезы. И не заметил, как тоже уснул.

Несколько дней спустя, туманным пасмурным утром пятнадцатогоноября, Анжель стояла рядом с Оливье и Гарофано на невысоком, кое-где поросшемчахлым лесом холме и смотрела на серую реку с бурным течением, по которойнеслись громадные льдины. Между ними лавировали, чудом удерживаясь на ногах,какие-то люди, и даже издалека было видно, что лица их такие же серые, какледяная речная вода. Хоть двигались они очень медленно, едва одолевая бег воды,однако неустанно пытались укрепить козлы, которые то и дело подламывались, иустановить новые и новые подмостки, как ни трудно было утвердить их на дне.Другие солдаты настилали сверху доски, но доски то и дело разъезжались, козлывновь падали, грозя обрушить и самый мост, по которому двигалась длиннаявереница пеших и конных, повозок и карет, пушек и телег маркитанток – топереправлялись через Березину остатки французской армии.

– Понтонеры, – прохрипел Гарофано и сотворил крестноезнамение. – В воде! В такой лютый холод! О Пресвятая Мадонна, да ведь все онистанут жертвою своего самоотвержения! Они уже мертвецы, мертвецы, которыепытаются спасти армию…

– Мы тоже скоро станем мертвецами, если не переправимсячерез этот мост сегодня же, – перебил его угрюмо Оливье.

– Жаль, не удалось пристроиться в хвост императорскимполкам! При них тут хотя бы относительный порядок. – Он кивком головы указал настройные ряды, чинно переходившие по мосту.

– Старая гвардия! – мечтательно протянул Гарофано. –«Московские купцы», голубчики! Ей-богу, ежели был бы мост на тот свет, они и понему маршировали бы, как на параде! Нет, это не про нас. А вот наш друг Лелупнаверняка топает сейчас со своими товарищами – кум королю. Слышь, – обернулсяон к Анжель, – не подбросила бы карту Оливье – уже была бы сейчас на томберегу!

– Если бы Лелуп раньше не сбросил ее прямиком в Березину! –сердито пихнул его в бок де ла Фонтейн, ревниво поглядывая на Анжель, но онатак вздрогнула, с таким непритворным ужасом принялась вглядываться в ряды шедшихпо мосту, что от сердца отлегло, и молодой француз, свесившись с коня, нашелхолодные пальцы Анжель и поднес их к губам.

Гарофано хмыкнул и покачал головой, с недоумением поглядываяна своего товарища. Санта Мария, что с ним происходит?! Не он ли совсем недавноразглагольствовал: «Чтобы я влюбился, надобны две вещи: или очарованиешаловливого котенка, или нечто божественное». Гарофано исподтишка огляделАнжель. Котенком ее не назовешь, тем паче шаловливым, – чего в ней нет, тогонет! Красавица, конечно, ничего не скажешь, но до чего печальная, до чегоунылая! Гарофано, предпочитавший пухленьких, бойких на язык неаполитанок, немог понять, что де ла Фонтейн нашел в этой, прямо скажем, полковой шлюхе, отчего потерял голову. Впрочем, он тут же вспомнил другое изречение Оливье:«Любовь никогда не заглянет к человеку, который начал рассуждать и мыслить,который разочаровался в людях и сломлен несчастьями, который на женщин смотрит,как на кукол, одаренных языком, – и еще язычком, и более ничем…» Что ж, верно,и впрямь обрел он в ней нечто божественное!

Утомленный такими непривычными мыслями, Гарофано зевнул,огляделся, размышляя, как бы это им половчее втиснуться на мост и, первое дело,благополучно пройти по нему, как вдруг ахнул:

– Император! Смотрите, император!

Оливье и Анжель привстали на стременах, вглядываясь в группулюдей, одетых с особой, по сравнению с потертым, обтрепанным видом мундиров,пышностью. Анжель обратила внимание на высокого, очень красивого человека.Подобно остальным офицерам, он вел свою лошадь в поводу, поскольку верхом былоопасно ехать: мост получился настолько непрочным, что трясся под колесамикаждой кареты, словно вот-вот развалится. Более этот человек ничем не напоминалдругих. Костюм его выглядел вызывающе нарядным и совсем не вязался собстановкой, особенно с трескучим морозом. С открытым воротом, в бархатномплаще, накинутом на одно плечо, с вьющимися волосами и в черной бархатной шляпес белым пером, он больше походил на героя из мелодрамы, чем на военного.Завидев в окошке проезжавшей мимо кареты какую-то даму, он приветствовал ееграциозным жестом.

– Император очень красив. И держится бодро! – пробормоталаАнжель, но Оливье, проследив за ее взглядом, усмехнулся:

– Вы не туда смотрите, дорогая. Это Мюрат, неаполитанскийкороль и любимец женщин. Он, как всегда, уверен в себе и весел. Как говорятрусские, ему все как с гуся вода. А император – вот он.

Оливье указал на невысокого человека, в бархатной куртке намеху и такой же шапке, с длинной тростью в руке. Анжель впилась в него взглядом– и разочарованно вздохнула: лицо императора показалось ей вполне заурядным инезначительным. Видно было, что он замерз, но старался держаться сдостоинством, как будто его нисколько не беспокоили ни холод, ни сумятицавокруг. Взмахами руки он торопил переправу: становилось теплее, и, хотя почтиникто не ощущал потепления, понтонеры из воды кричали, что лед начинает трескатьсяи мост вот-вот рухнет.

– Чего мы ждем, де ла Фонтейн?! – нервно ерзая в седле,воскликнул Гарофано. – Думаешь, русские век будут гоняться за призраками вБорисове? Чичагов [17] вот-вот спохватится и подведет свою артиллерию. Тут-тонам и придет конец.

Оливье рассеянно кивнул.

– Странно… – прошептал он, оглядываясь, словно обращаясь кхвойному лесу, стоявшему вдали темной стеной. – Неужели все кончено? Я толькосейчас осознал, что война проиграна безнадежно и я покидаю Россию как жалкийбеглец.

– Лучше быть беглецом, чем мертвецом, – пробурчал Гарофано,весь вид которого говорил, что он с трудом сдерживается, чтобы не дать шпорыконю и не помчаться во весь опор на мост.