Суперигрушек хватает на все лето - Брайан У. Олдисс

Другим непонятным эффектом было то, что сон о мячике для гольфа перестал посещать меня. Больше я его не видел. Я даже стал скучать по нему. Я перестал приходить к Рослин в прежней роли пациента. Поскольку и она теперь играла в моей жизни другую роль, я смог спокойно пригласить ее отобедать со мной в ресторане «Вид на Землю», где подавали удивительно вкусную рыбу-ангела, а затем отправился вместе с ней осматривать место столкновения с астероидом. К тому времени последствия катаклизма приняли более спокойный характер.

За окном нашего автомобиля, двигавшегося в западном направлении, долго мелькал унылый пейзаж — усыпанная слоем серого пепла поверхность Луны. По обеим сторонам дороги были расставлены пластмассовые сосны — неуклюжая попытка хоть немного оживить унылый лунный ландшафт. Когда мы отъехали от города на километр, возле дорожной развилки их больше не было видно. Далекие палисады улавливали косые лучи солнца, превращая их в шпили чужой веры. Мы с Рослин сидели рядом и молчали, погруженные в свои мысли. Выключили радио.

— Я скучаю по Гогену, — неожиданно нарушила молчание Рослин. — По его ярким экспрессионистским цветам. Чертова Луна какая-то серая, иногда я так жалею, что меня занесло сюда. «Баргайст» так упростил путешествия. Если бы не ты…

— У меня есть подборка слайдов с картин Гогена. Мне он тоже нравится.

— Правда? Почему же ты раньше никогда не говорил об этом?

— Это мой тайный порок. У меня есть слайды почти всех его картин.

— В самом деле? Я думала, Гоген — давно забытый всеми великий художник.

— Эти восхитительные коренастые женщины, эта шоколадная нагота их кожи. Собаки, идолы, ощущение задумчивого присутствия.

— Неужели ты знаешь картину «Ее зовут Вайраумати»? — мелодично пискнула Рослин. — Женщина сидит на ложе любви и курит. Помнишь?

— А на заднем фоне барельеф — символ любви, верно?

— О господи, да ты действительно знаешь этот шедевр, Терри! Какой там поразительный колорит! Какая сдержанная, чуть угрюмая радость! Давай-ка на радостях остановимся и потрахаемся как следует!

— Чуть позже. Отлично. Его чувства цвета, линии, композиции. Красные озера, оранжевые леса, зеленые стены…

— Странные у него чувства. Гоген научился видеть мир по-новому. Возможно, он был прав. Может быть, песок действительно розовый.

— Странно, что он ни разу не нарисовал Луну, верно?

— Да, насколько мне известно, ни разу. Он мог нарисовать розовую Луну.

Мы взялись за руки. Наши губы соприкоснулись. Наши языки сплелись. Наши тела бросило друг на друга. Мы вожделели друг друга. Страстно желали цветового разнообразия. Вскоре на дороге стали заметны трещины. Пришлось сбросить скорость.

Мои мысли унеслись в мир, открытый Полем Гогеном, и — другое дело — тот мир, который он открыл для других людей. Его холсты доказали: нет универсального согласия по поводу того, какой должна быть окружающая нас реальность. Гоген стал подтверждением мыслей Гуссерля. Я сообщил о своем открытии моей спутнице.

— Реальность была своего рода заговором, и образы Гогена заставили людей принять новую, совершенно другую реальность.

— О боже, я так счастлива!

Дальше дорога сделалась настолько разбитой, что автомобиль вынужден был сильно сбросить скорость. Затем киберводитель заявил: «Дальше дороги нет» — и остановился окончательно. Мы проверили герметичность шлемов, вылезли из машины и пошли пешком.

Вокруг не было ни души. Место столкновения было огорожено, но мы пролезли под проволоку. В кратер Коперника мы вошли через искусственный пролом, сделанный несколько лет назад. Ровная поверхность внутри кратера была сильно разбита. От высокой температуры, сопутствующей катаклизму, она оплавилась, превратясь в стекло. Мы зашагали вперед по предательски скользкой почве. Казалось, будто мы движемся по огромному катку. В центре образовался новый кратер, получивший название кратер P-L6344, над ним все еще курился дымок. Мы с Рослин остановились на краю этого нового кратера. Затем осторожно заглянули вниз. В одном месте корка серого пепла была надломлена, открывая взгляду какое-то красноватое свечение.

Когда мы отправились обратно, Рослин поскользнулась. Я успел схватить ее за руку, не дав упасть. Досадливо пробормотав что-то себе под нос, она пнула ногой то, что едва не стало причиной ее падения. Тускло блеснул какой-то камешек. Рослин выдвинула вперед манипулятор скафандра. Металлические пальцы схватили камешек и подняли его к глазам. Это был не камень, а предмет ромбоидальный формы, явно искусственного происхождения. По размеру не больше вакуумной фляги. Внимательно осмотрев находку, мы захватили ее с собой.

Ромбоид P-L6344! Благодаря методике радиоуглеродной датировки выяснилось, что возраст нашей находки превышает два с половиной миллиона лет. При замораживании до уровня минус 183,333 градуса по Кельвину он раскрылся.

Из него появилось какая-то сложного устройства штука, которую сначала приняли за миниатюрную машину непонятного назначения. Машина двигалась очень медленно, выпуская наружу немалое количество всевозможных стерженьков и похожих на штопоры приспособлений. Анализ выявил, что она была изготовлена из различных полуметаллических материалов. Нам совершенно незнакомых. Созданных из того, что с нашей точки зрения является искусственными атомами, в которых точки полупроводников содержали тысячи электронов. Кроме того, наша находка излучала серии световых вспышек.

Странную вещицу сохранили в состоянии заморозки при температуре 183,33 градуса по Кельвину.

В дело вмешалось начальство из ведомства развлечений, потому что исследование финансировалось именно этим ведомством, выставлявшим загадочный предмет из далекого прошлого для всеобщего обозрения как разновидность экспоната. Мне часто приходилось бывать в лабораторном комплексе. Случайно услышав обрывки разговоров тамошних сотрудников, собиравшихся перед односторонним стеклом, я понял, что многие из них не видели в этой штуке ничего выдающегося.

Ночью мы с Рослин одновременно вскрикнули, нам обоим пришло в голову одно и то же слово — «туристы». Мы тосковали о нашей собственной вселенной. Не здесь, не на Луне. Груди Рослин оказались самыми чудесными из всех, которых я когда-либо касался языком и губами.

Во время наших с Рослин бесед о странном, посылающем сигналы устройстве, должен признаться, именно она разгадала его сущность.

— Ты продолжаешь называть ее машиной, — сказала она. — Может, это действительно разновидность машины. Но она может быть и живым существом. Кто знает, вдруг это чудом сохранившийся осколок из того времени, когда во вселенной еще не было такой формы жизни, в основе которой лежит углерод. Может быть, это добиотическое живое существо!

— Как ты сказала?

— Живое существо из той эпохи, когда жизни еще не существовало. Оно живое, потому что никогда не умирало, несмотря на то что оставалось в этой жестянке два миллиона лет. Знаешь, Терри, порой и невозможное случается. Наши жизни тоже невозможны. Эта штука, которую мы нашли, подарила нам как возможное, так и невозможное.