Великий Сатанг - Лев Вершинин

11-й день 9-го месяца 1147 года Оранжевой Эры

Люди бегут по разным причинам: кто-то от инфаркта, кто-то от неразделенной любви, еще кто-то на предмет похмелиться с утра пораньше, а иные только делают вид, что убегают. И зря в общем-то — ведь беги не беги, а от себя убежать не дано никому.

Оранжевая Эра завершалась, корчась в наплывах гари, взбаламученной танковыми траками, и прославленные мозаичные витражи Высшего Чертога были разбиты вдребезги; лишь радужные осколки смальты хрустели под рифлеными подошвами солдатских сапог…

Большие Друзья укладывали вещи не торопясь.

Времени хватало с лихвой. Посадка на корабли космофлота ДКГ была назначена на двадцать два ноль-ноль по твердому Галактическому времени. В сущности, они давно уже были всего лишь зрителями: после выхода из строя «Саламандр» танкисты собрались здесь и отдыхали, наблюдая за продолжением драчки со стороны.

Но отдых приходилось прерывать: на Дархае не было больше места полосатым форменкам. В этом суетном диковатом мирке Большие Друзья не оставляли ничего, кроме разлетевшихся в прах иллюзий. Все остальное было плотно упаковано в рюкзаки или сожжено, как приказал коммодор Мураками. По глянцевому паркету офицерской гостиницы ветер полоскал хлопья жирной сажи — все, что осталось от томиков лирических стихов, дневников, писем и фотографий. Свои бумаги Большие Друзья побрезговали сжигать на общем костре во дворе Чертога Блаженств.

Жалюзи на окнах номеров были плотно опущены.

Незачем и не на что было смотреть в умирающем городе.

Пробудись ныне Хото-Арджанг в лазурном покое из нефрита, венчающем Корону Снегов, он, быть может, посочувствовал бы в неизбывном величии милосердия своего возне пигмеев, мечущихся по узеньким улочкам священной столицы. Тысячи вчера еще благообразных и горделивых, облеченных полномочиями и осиянных величием родословных сановников, жрецов, генералов, знахарей, знатоков церемоний и мастеров каллиграфии бестолково суетились, выволакивая из домов туго набитые чемоданы, и тут же бросали их, словно только сейчас сообразив, что рухлядь, копившаяся годами, потеряла всякую цену. Подлинной ценностью оставалась разве что жизнь, да и она нынче стоила, в сущности, совсем недорого, много дешевле утлой койки в грузовом отсеке космолета.

Единственными настоящими мужчинами в Чертоге оказались, как, возможно, и следовало ожидать, евнухи Предвратья Блаженств. Именно они были первыми, кто вспомнил, что в городе есть еще более слабые существа…

Разнося грязь пришлепывающими подошвами мягких войлочных туфель, по номерам метался безбородый, оплывший, как старая набивная кукла, Блюститель Лона. Непривычно изображая униженную улыбку, он жалобно просил господ офицеров уделить несколько минут для наисерьезнейшего разговора.

Кастрата гнали. Он возвращался.

– Всемилостивейший господин Большой Друг, — захлебываясь, шелестел Блюститель. — Это ведь совсем дети, вы же знаете, что с ними будет теперь… В ваших глазах я вижу сияние истинного благородства! И в ваших! И в ваших тоже! Вы не можете, вы не должны отказывать, господа офицеры, я прошу не о себе, мне терять нечего, сами видите, но ради всего, что для вас свято, спасите этих девочек… Клянусь лоном Кесао-Лату, вы не пожалеете, я ручаюсь, я сам их обучал!.. Ведь вы же имеете право взять хотя бы по одной, на выбор, к себе в каюты…

Когда перед ним захлопывали дверь, он горестно всплескивал пухлыми выхоленными руками, всхлипывал и тихонько скребся в следующую:

– Господа офицеры…

Серебристые змеи Священного Сада изнемогали.

С незапамятно давних времен повелось: те из оранжевых, чей жизненный путь оказался ошибочным, а вера иссякла, приходили к вольерам и, сотворив молитву перед провалами темных ниш, протягивали сверкающим, шипящим лентам руку для последнего поцелуя.

Сегодня на молитвы времени не оставалось, приходилось спешить, непростительно коверкая ритуал; и мог ли представить себе хотя бы один из тех надменных и гордых, кто шаг за шагом приближался к резным оконцам Укуса, мог ли даже помыслить в прошлой, нынешним утром закончившейся жизни, что когда-нибудь ему придется стоять — в очереди! — за смертью?!

Крушение Эры лишило сил и смысла привилегии. И те, чей черед пришел, оттирали от бортиков вольер пытающихся нагло прорваться вперед, даже если те имели честь принадлежать к одному из Семнадцати Семейств.

Змеи выполняли долг до конца.

Самые молодые из рептилий, возрастом не достигшие и двухсот лет, чье брюшко еще не успело утратить зеленоватого оттенка юности, уже извивались в предсмертных судорогах на пушистом песке; старики ветераны, проползавшие едва ли не по пять веков, пока еще не отказывались источать благодетельный яд, но на многое их уже не хватало.

А высоко-высоко в поднебесье, выше храмовых шпилей, выше Короны Снегов, медленно кружили черные хищноклювые птицы токон, доселе невиданные в Барал-Гуре. Распахнув просторные крылья, они плавно скользили в вышине, бесстрастно поглядывая на пока еще живую поживу, пирующую среди груд поживы, уже готовой.

Допив рубиновое вино из корней ла, те столпы Империи, у которых хватало достоинства уйти красиво, отбрасывали чаши и, подбирая полы оранжевых мантий, спешили к змеиным площадкам…

Пытаясь не слышать истерических взвизгов и прощальных возгласов, доносящихся с улицы даже сквозь плотные жалюзи, коммодор Мураками ерошил белокурую челку, наползающую на низкий лоб. Доклад, который неизбежно потребуют бюрократы на Гее-Элефтере, никак не хотел писаться, и на полу, прямо около стола, уже валялось почти два десятка скомканных, изорванных листов, исписанных крупным, немного корявым почерком.

Не за что было себя корить и не в чем каяться.

Вспомогательный танковый корпус Демократической Конфедерации Галактики сделал в этой войне все, что мог, а может быть, даже и сверх того. Но изложить сие на бумаге оказалось очень непросто. К тому же мешал назойливый Хранитель Чертога, мельтешащий перед глазами и никак не желающий убираться.

Глядя на трясущийся подбородок вельможи, Улингер Мураками неожиданно остро пожалел, что не располагает правом пороть подданных императора.

Черт возьми, а ведь у прапрадеда, служившего главным советником при правительстве Падиона всего лишь каких-нибудь сто лет назад, такое право имелось. О, святые, добрые времена!

– Мне не до вас, милейший!

– Но подумайте же, коммодор! Вы же понимаете, что император…

– Ваш император получил в свое распоряжение три каюты люкс и грузовой отсек, и мне безразлично, какой дрянью он собирается все это забить! Ни одного лишнего метра у меня нет!

В первый раз за долгую карьеру Хранителя Чертога кто-то смел возражать ему. Царедворец был настолько ошеломлен, что позволил себе забыться.

– Да вы соображаете ли, коммодор, сколько стоит эта коллекция пилочек для ногтей?! Сорок семь тысяч уникальных экземпляров!