Всё, что осталось - Сью Блэк

Пожилой джентльмен прекрасно чувствовал себя, разглядывая и обсуждая все эти вещи. Я не замечала никакого напряжения — кроме, пожалуй, моего собственного. В его глазах ни разу не промелькнул страх, голос ни разу не дрогнул, руки не затряслись. Пора было переходить к главному. Я на минутку оставила Артура наедине с образцами, а сама проскользнула в анатомический театр: просторное, залитое светом помещение, полное, как обычно в рабочие часы, шума и разговоров. Студенты занимались за секционными столами. Я оглядела отдельные группы, выбирая ребят постарше. Найдя подходящую, я рассказала студентам об Артуре и попросила, по возможности, с ним переговорить. Их явно встревожила перспектива беседы о вскрытии с будущим покойником — особенно с учетом того, что они и так стояли над трупом, со скальпелями и зажимами в руках, анатомируя его плечевой сустав. Однако ребята быстро собрались, немного посоветовались между собой, и дали согласие. Тут же был выбран и спикер.

Даже не знаю, кто больше волновался: студенты, Артур или я. Что если вся наша затея окажется грандиозной ошибкой? Артур медленно поднялся на ноги и пошел следом за мной в анатомический театр. В воцарившейся тишине можно было услышать, как капает вода из крана. Оживленный шум голосов, только что заполнявший помещение, стих, сменившись почтительным молчанием и показательной сосредоточенностью на работе. Удивительно, как в одно мгновение атмосфера полностью изменилась. Словно коллективное сознание, пронизывавшее сплоченный студенческий коллектив, заставило всех начать вести себя по-другому. Такое часто бывает в моргах, где царит неписаный закон: если заходит посторонний, надо сменить поведение и тему разговора, пока не выяснится, кто это такой и зачем явился. Все студенты в анатомическом театре так поступали, причем без всяких предупреждений и инструкций. И за это я очень ими гордилась.

Артур, немного неуверенно, подошел следом за мной к столу. Студент, которого выбрала группа, представился и нервно пошутил, что рукопожатие, пожалуй, не совсем уместно с учетом работы, которой они тут заняты. Остальные студенты, стоявшие вокруг стола, тоже назвали свои имена. Они были такие бледные и взволнованные, что я боялась, как бы кто-нибудь из них не свалился в обморок. Артур показал на стол и спросил: «А что это? Почему надо резать именно так?» Я отступила в сторону и увидела, как прямо у меня на глазах произошло настоящее чудо: Артур и студенты объединились вокруг смерти, погрузившись в завораживающий мир анатомии.

В зале снова загудели разговоры — это означало, что студенты приняли Артура в свой круг.

Он провел за секционным столом минут пятнадцать, если не больше. Раз или два я слышала взрывы смеха в ответ на какие-то его шутки. Решив, что четверти часа вполне достаточно и для ребят, и для Артура, которому тяжело было стоять, я подошла и позвала его на выход. Он поблагодарил студентов за их профессионализм, а они, в свою очередь, поблагодарили его за бесценный дар, который он собирается сделать. С обеих сторон ощущалось искреннее желание еще немного поговорить. Тем не менее я заметила, что студенты выдохнули с облегчением, когда Артур развернулся и медленно пошел к дверям. Они очень боялись его чем-то обидеть или расстроить. Однако ребята понимали всю важность того, что сделали для него, равно как и того, что он сделал для них — и сделает для будущих студентов.

Мы же с Артуром вернулись ко мне в кабинет, чтобы немного успокоиться — за новой чашкой чая — и еще поговорить. Он казался очень вдохновленным, оживленным и даже более уверенным, чем раньше, в своих планах относительно завещания тела. По его собственным словам, он сожалел только о том, что будет по другую сторону скальпеля. Процесс вскрытия показался ему таким захватывающим, что, вполне возможно, пойди его жизнь по другой стезе, он и сам мог бы стать отличным анатомом.

Денек выдался нелегкий и оказал громадное влияние на всех, кто принимал участие в том визите. Повторила бы я его еще раз? Увольте — ни за что на свете.

В какой момент ваша смерть перестает иметь значение для живущих? В стихотворении «Так много времени» Брайан Пэттен говорит, что «жив человек, пока он есть внутри нас», и эта мысль перекликается с моими собственными рассуждениями. Сейчас, когда я начинаю стареть, у меня изо рта все чаще вылетают те же фразы, что и у моего отца. Мы не умерли, пока на земле есть люди, которые нас помнят.

Соответственно, у нас есть определенный «срок жизни» — или лучше говорить «срок смерти»? — не более четырех поколений, хотя наши отголоски могут сохраняться и дольше, в воспоминаниях родственников, семейных историях, фотографиях, фильмах и других записях. В моей семье мое поколение последнее помнит моих бабушку и деда, а мои дети — самые младшие из тех, кто помнит моих родителей, поскольку до появления внуков те не дожили. Меня очень печалит тот факт, что, когда я умру, со мной умрет и моя бабушка. Тем не менее я нахожу некоторое утешение в том, что мы с ней умрем вместе — я в своем теле, а она в моей памяти. Вполне вероятно, что меня тоже забудут со смертью моих внуков, хотя есть некоторая вероятность, что мне посчастливиться дожить до того момента, когда мои правнуки достаточно повзрослеют, чтобы меня запомнить. И вот теперь мне стало страшно. Как получилось, что я так быстро постарела?

С точки зрения закона тело не представляет интереса для судебной медицины, если человек скончался более семидесяти лет назад. Если отсчитать эти семьдесят лет от текущего момента, мы окажемся во временах Второй мировой войны. Получается, что мои прабабки и прадеды, ни с одним из которых я не встречалась, технически теперь являются скелетными образцами, и что моя бабушка превратится в объект археологии меньше чем через тридцать лет — вполне вероятно, еще при моей жизни. Почувствую ли я себя оскорбленной, если кто-то выкопает мою бабушку или прабабушку, чтобы изучать их, как археологические образцы?

Да, еще как!

Точно так же я буду сильно возражать, если кто-то покусится на останки моей прапрабабки. Хотя связи с более дальними предками у нас не такие прочные и ощутимые, мы все равно чувствуем кровное родство. Поэтому ответственное отношение к археологическим останкам, достойное обращение с ними и соблюдение требования оставить их покоиться с миром, не должны ограничиваться сроками нашей собственной жизни. Не существует просто горы костей — все это чьи-то родственники, люди, которые когда-то смеялись, жили и любили.

В последнее время я веду молодежный семинар в Колледже Инвернесса и как-то раз предложила его участникам поближе рассмотреть скелет, который висит у них в научной лаборатории. К концу занятия мы узнали, что перед нами молодой человек, не старше их самих, ростом около 165 см, страдавший анемией из-за недостаточного питания и, вероятней всего, из Индии, так что теперь мои ученики видели скелет совсем в другом свете. Они больше не хотели, чтобы он висел в углу кладовки, и обращались с ним гораздо уважительней. Анонимность человеческих останков приглушает наше сочувствие к ним, но в том и заключается сила судебной антропологии, что она возвращает им личностную идентичность, а нам — стремление беречь и заботиться о них. Я надеялась именно на такую реакцию со стороны учеников, и они оправдали мои ожидания. Это оказались очень зрелые и ответственные молодые люди.