Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Виталий Оппоков

С их точки зрения давно пора приступить совсем к иным приемам борьбы, но, конечно, руками… правого крыла…

Центральную группу партии народной свободы мы сравнили с волками в овечьей шкуре… Если бы эта группа честно и откровенно заявила обществу, чего она именно добивается, она могла бы в одних вызвать сочувствие, в других — несочувствие; но, во всяком случае, она ни в ком не вызвала бы того вполне естественного негодования, которое обязательно там, где речь идет о лицемерах, о людях, из сознательной лжи сделавших основной прием своей политической тактики.

Чтобы не быть постоянно лжецами, им следовало без всяких оговорок и колебаний заявить: «Да, мы — революционеры, если только под этим именем можно понимать людей, стремящихся к решительному перевороту, к превращению России в буржуазную республику, к передаче власти из рук исторически сложившихся правящих кругов в наши руки… Да, мы — революционеры, — должны были бы они сказать, — потому что мы в своих стремлениях не остановимся ни перед какими преградами, будь это законы, традиции, предрассудки, будь это даже кровь ни в чем не повинных людей…»

Но, конечно, это не случайность, что они не сделали подобного заявления. Не случайность и то, что они сделали ряд заявлений как раз противоположного содержания, а сделав их, с настойчивостью, иногда решительно комической, любили и любят возвращаться к ним. Особенно если их припрут к стене… Следовательно, тактика определялась сама собой: до поры до времени не только сочувствовать, но и содействовать заговорам; однако все время помнить, что может наступить решительное столкновение между заговорщиками и ими; в последнюю же минуту отречься от заговорщиков.

Старый девиз стремящейся к власти буржуазии: все через революцию, чтобы потом все обратить против революции…

Осев везде, где только можно было найти более или менее удобную почву для проведения в жизнь своих стремлений, эта группа, в общем, весьма малочисленная, то увеличивавшаяся, то уменьшавшаяся в числе, вела агитацию всегда с той энергией, какую дозволяли обстоятельства. Три сферы деятельности были предметом ее особенных стремлений: земство, профессура и пресса…

И путем земства, и путем прессы, и путем университетского преподавания старательно создавалась та атмосфера недовольства и раздражения, которая должна была привести прежде всего к двум следствиям: к «переоценке ценностей», т. е. к отказу от всего, что так или иначе отдавало традицией, привычкой, а следовательно, мешало вкоренению новых начал, во-вторых, к естественной уверенности, что на смену старого порядка уже готов новый и что, во всяком случае, уже определялись лица, которые лучше других могли бы осуществить такой новый порядок…

Кто же, наконец, эти основные, эти главные силы кадетского центра?

Во главе стоит, конечно, П.Н. Милюков. «Признанный глава партии», — говорят о нем и тогда, когда собираются превозносить его, и тогда, когда собираются посмеяться над ним… Он бросил заниматься наукой, как наукой, и усмотрел в ней лишь одно из средств политической борьбы.

Глава партии, тот, кто имелся в виду для роли ни более ни менее, как председателя совета кадетских «фютюр-министров», — это обязывает. Мы не можем отнестись к нему как к какому-нибудь бывшему камер-юнкеру вроде Набокова или как к какому-нибудь «масону», как г. Кедрин. Если человек не только заставил о себе говорить целую партию, но сделался предметом интереса даже для европейских политических журналистов (правда, особого рода), то все-таки, значит, что-то есть в этом человеке.

Что же именно?.. Его политическая нравственность? Тут, конечно, перед нами крайне сложная задача… К счастью, перед нами выписки из его статей и речей почти за целый год…

На съезде земских и городских деятелей в Москве, накануне образования кадетской партии, г. Милюков, «кооптированный» в состав бюро, иначе сказать — свалившийся как снег на головы земцев и думцев, проводил мысль о необходимости конституционной монархии на условии свобод и автономии… Он, вообще говоря, старался держаться такой почвы, будто речь идет только о реформах во имя улучшения правительственной машины. Это, однако, не мешало ему несколько погодя в целом ряде политических митингов забрасывать удочки совсем в другую сторону…

В это время события пошли более быстрым темпом. Не зная, пора еще или не пора обнаружить большую смелость, г. Милюков, с одной стороны, принимает участие в тайном соглашении с поляками, с другой стороны, обнадеживает на одном из митингов армян, поднявших тогда резню на Кавказе, с третьей стороны, усиленно хлопочет, чтобы крайние революционные партии не зарывались, давая им в целом ряде статей понять, что они слишком нерасчетливы. Одобрял ли он деятельность этих партий? Конечно, и даже очень одобрял, поскольку она расчищала почву для его комбинаций. Он боялся лишь одного: зарвутся, мол, глупые, и тогда опять начнется реакция.

Это был момент, когда все громы метались против бюрократии, но идею непосредственного единения Царя с народом берегли и лелеяли…

События пошли еще более быстрым темпом. Подготавливалась всеобщая забастовка. В успех ее г. Милюков не верил и не скрывал этого. Но он понимал, что, если бы он высказался решительно, он подвергся бы опасности потерять нужные ему и ценные связи. Он поэтому выжидал. Его речи потеряли вдруг всякое содержание, да и вообще он еще более стал избегать определенных ответов. Он, впрочем, придумал довольно удачный способ выйти из затруднения: повсюду являлся не иначе, как с г. Родичевым. Этот говорил, а г. Милюков сосредоточенно слушал, улыбался, приветливо кивал головой направо и налево. А ведь г. Родичев такой, что может все сказать, даже то, о чем за минуту перед тем и не думал, а через минуту, наверное, забудет. Таким образом, получалось впечатление, что г. Милюков, хоть и не говорит, а сочувствует. Если же г. Милюкову нужно было достичь как раз обратного впечатления, — у него и на это было средство: ведь говорил не он, а г. Родичев.

Но забастовка «удалась». Приятная неожиданность для г. Милюкова! Он оживился и засуетился… не рассчитал момента и попал под запрещение, которое потом помешало ему войти в первую Думу. Но уже начиналась предвыборная борьба. Надо было во что бы то ни стало образовать и укрепить партию. Какой же избрать путь? Прежде всего г. Милюков занялся приноровлением программы к моменту. Ничто крайнее не было вычеркнуто из нее, и, если угодно, кое-что было даже усилено. Но это крайнее не мешало включению в программу начал, специально принятых для умеренных. А чтобы не так был заметен фокус, г. Милюков прикрыл его новым названием партии.

«Партия народной свободы»!.. Звучит гордо, независимо, вызывающе, а вместе с тем ровно ни к чему не обязывает. Название на все вкусы и оттенки вкусов. Тут же началась и соответствующая агитация.

Вот описание одного из таких предвыборных собраний, на котором нам лично пришлось присутствовать. Довольно большой зал, битком набитый народом… За столом г. Кареев, который, очевидно, в эту минуту обдумывал, какой из новых книгоиздательских фирм выгоднее продать написанные им за два вечера накануне четыре новые книги для самообразования грудных младенцев; с ним рядом озабоченный г. Милюков; небрежно великолепный г. Набоков, откинувшись на спинку кресла, любовался своей независимой позой и, должно быть, думал: «Черт возьми, революция — революцией, а когда же, наконец, власть?!»