Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

этом счастье говорил владыка и закончил свое слово упоминанием о русских орлах, парящих над Карпатами. Слово владыки хватает за сердце. Кое-кому из скептиков оно не нравится, но государь горячо благодарит владыку. Служат молебен. Он кажется особенно осмысленным. После молебна государь пропустил церемониальным маршем почетный караул. На правом фланге шагал великий князь Николай Николаевич. Осмотрев затем госпиталь великой княгини Ольги Александровны и наградив многих раненых Георгиевскими крестами и медалями, государь проехал во дворец. Перед дворцом картинно выстроился почетный конвой от лейб-гвардии Казачьего его величества полка. Кругом масса народа. Гремит «ура!». Во дворце приготовлены покои для его величества. Угрюмые, неуютные комнаты. В спальне кровать, на которой не раз отдыхал император Франц Иосиф, один из главных виновников (по старости) настоящей войны.

Вечером, пока во дворце происходил обед, на который были приглашены местные власти, галичане устроили патриотическую манифестацию перед дворцом. Государь вышел на балкон, сказал небольшую, но горячую, проникнутую верою в правое дело речь. Народ ревел от восторга. Крестились и плакали. Государь был очень растроган оказанным ему галичанами приемом. После обеда он высказал это некоторым из начальствующих лиц. Высказал и архиепископу Евлогию, которого еще раз поблагодарил за приветствие в церкви. Графа Бобринского государь поздравил [с назначением] своим генерал-адъютантом.

На другой день, 10-го числа утром, государь выехал поездом в Самбор, где находился штаб 3-й армии, которой командовал генерал Брусилов — герой Галиции, самый популярный в то время в России генерал. На станции Комарно встретили поезд с раненными в Карпатах. Государь вошел в поезд и обошел всех раненых, награждая Георгиевскими медалями. В это время сравнительно легко раненные выстраивались на платформе. Надо было видеть их восторг, их счастье, когда они увидели вышедшего из поезда государя.

Государь поздоровался, обошел шеренгу, некоторых расспрашивал.

Около полудня приехали в Самбор. На станции встретил с рапортом генерал Брусилов. Государь трижды поцеловал его. Растроганный Брусилов поцеловал у государя руку. На платформе встречал почетный караул роты его величества 16-го стрелкового полка со знаменем и музыкой. Брусилов доложил, что рота, которой за убылью всех офицеров командовал подпрапорщик Шульгин, прибыла прямо с [места] боя. Рота выдержала атаку шести австрийских рот, отбивалась огнем, ручными гранатами, штыками и прикладами и положила около себя более шестисот трупов.

Выслушав внимательно доклад, государь подошел к роте и поздоровался: «Здорово, мои железные стрелки!» Поблагодарив стрелков после ответа за «славную боевую службу», государь прибавил: «За славные последние бои, о которых мне только что доложил командующий армией, жалую всем чинам роты Георгиевские кресты».

В подпрапорщике Шульгине государь узнал знакомого ему по Ливадии «своего приятеля, фельдфебеля». Ему государь пожаловал Георгиевские кресты первой, второй и третьей степени и орден Святой Анны 4-й степени «За храбрость».

Когда же стрелки пошли церемониальным маршем и музыка заиграла тот самый марш, под который войска маршировали перед государем всегда в столь любимой Ливадии, государь, по его собственным словам, «не мог удержаться от слез».

Государь завтракал в помещении штаба с начальствующими лицами и офицерами штаба и после завтрака поздравил Брусилова [с назначением] своим генерал-адъютантом и вручил ему погоны с вензелями и аксельбанты. Брусилов, со слезами на глазах, вновь поцеловал руку государя и попросил разрешения переодеться в соседней комнате. Через минуту он вышел оттуда уже по форме — генерал-адъютантом. Посыпались поздравления.

В 3 часа государь отбыл из Самбора, и вскоре поезд остановился у станции Хыров, откуда в автомобилях поехали к выстроенному по берегу вблизи Днестра 3-му Кавказскому корпусу. Им командовал генерал Ирман, переделанный солдатами в Ирманова. Маленького роста, коренастый, с седой бородой и в огромной папахе, с Георгием на шее и на груди, он производил впечатление лихого старого вояки. Таких солдаты любят.

Государь обошел все части корпуса. Нельзя было не восхищаться великолепным видом войск корпуса. Это было общее мнение всех приехавших из Ставки и свиты. После обхода государь объехал все части корпуса в автомобиле. В одном месте тяжелый царский автомобиль зарылся в песок, завяз. Великий князь дал знак рукой, и в один миг солдаты, как пчелы, осыпали автомобиль и понесли его, как перышко. Люди облепили его кругом, теснились ближе и ближе, глядели с восторгом на государя. Государь встал в автомобиле и, смеясь, говорил солдатам: «Тише, тише, ребята, осторожней, не попадите под колеса».

«Ничего, ваше величество, Бог даст, не зашибет», — неслось с улыбками в ответ, и кто не мог дотянуться до автомобиля, тот просто тянулся руками к государю, ловили руку государя, целовали ее, дотрагивались до пальто, гладили его.

«Родимый, родненький, кормилец наш, царь-батюшка», — слышалось со всех сторон, а издали неслось могучее «у-рра-а!», ревел весь корпус. Картина незабываемая.

Уже вечерело, когда государь решил наконец оставить корпус. Стоя, держась левою рукою за поручень, государь правою благословил кавказцев в последний раз и поехал к поезду.

Вечером приехали в Перемышль. Город был пуст. Кроме военных, никого. Много оренбургских казаков. Посетив церковь, государь проехал в дом, где жил комендант крепости Кусманек. Там были приготовлены комнаты для его величества. Отдохнув немного и переодевшись, государь обедал с начальствующими лицами в бывшем гарнизонном австрийском офицерском собрании, а в 10 часов уже был дома.

Для нас, охраны, день кончился. Я вышел с генералом Дубенским и А. В. Сусловым пройтись по городу. Все спало. Изредка мы встречали патрули. Прошли на мост через Сан, тот Сан, с которым за ту войну так много связано воспоминаний у русской армии. По берегам копошились саперы, видимо, работали, даже ночью.

Дубенский, успевший уже насобирать сведений от штабных, стал говорить, что некоторые из сведущих людей смотрят на ближайшее будущее очень скептически. «Вот, например, Черный Данилов[48] говорит…» — начал было Дубенский со скептической улыбкой. Но мы с Сусловым просто набросились на него и с жаром, каждый по-своему, стали доказывать ему, что, если в Ставке (а Черный Данилов — это мозг Ставки) считают, что наше положение в Галиции недостаточно прочно, тогда не надо было уговаривать государя ехать в Галицию. Это Ставка надумала эту поездку. Ставка все и организовала. Близкие люди говорили государю, что поездка сейчас несвоевременна, что лучше подождать до конца войны. Для чего же Ставка все это сделала? Посмотрите, сколько народа понабрали в поездку, даже священника Шавельского и того прихватили. Эх, да что говорить! И мы зашагали по домам.

Утром 11-го числа государь выехал на автомобиле осматривать разбитые форты Перемышля. Целая вереница автомобилей тянулась вслед. Картина грандиозных полуразрушенных фортов, глыбы вывороченного камня и железобетона, сотни громадных крепостных австрийских орудий, снятых с