Селена, дочь Клеопатры - Франсуаза Шандернагор

Хотя античные историки почти все рассказали нам о проведении «Праздника Дарения», самом большом представлении, какого Марк Антоний еще никогда не давал, охотно задержались на описании национальных костюмов детей, но не акцентировали внимания на наряде, выбранном Царицей. Однако можно быть уверенными, что скромностью он не отличался. Будучи прекрасной актрисой, она знала, чего ждала от нее публика и чего, как от разумной правительницы, – боги.

Итак, предположим, что по этому случаю на ней был парик с вплетенным жемчугом, который она украсила золотыми рогами богини Хатхор[90], дочери Птаха, а также железными перьями богини-грифа, – головным убором, не относящимся к культу Исиды. В любом случае, когда император-автократор и Хозяйка Двух Земель в свою очередь взошли по сверкающим на солнце ступеням помоста и очутились вверху, под красным навесом, на ступень выше детей, чтобы толпа могла видеть их восседающими рядом на двойном троне из золота и слоновой кости, – возглас восхищения всей Александрии, наверное, донесся до самого Рима… В этот же миг сверху дождем посыпались лепестки роз, а жрецы зажгли ладан в расположенных у подножия подиума, словно у алтаря, курильницах. Наверное, это был единственный день, когда Новая Исида и Новый Дионис почувствовали себя богами.

И бог-мужчина взял слово. Чтобы объясниться в любви греческому народу на греческом языке, музыка которого всегда опьяняла его. Селена не видела императора, поскольку он находился позади нее; она также не видела зрителей, от которых ее отделял дым ладана. Но она слышала, как горожане одобрительно цокали языками, как поодаль неистово аплодировали разместившиеся на вершине горы Пана иудеи. Она услышала обоюдную любовь бога-мужчины и толпы-женщины. Гул невидимой толпы, который то нарастал, то стихал, когда над ней разносился мощный голос оратора: могло показаться, что он поет, настолько умело он ткал свою речь, переходя от отрывистого ритма к ласковым интонациям, от серенады к военному гимну. И толпа повиновалась, хором подпевала, аккомпанируя ему; она стала его инструментом, окружив помост и нависнув над ним, грозя – думала девочка – в любой момент разбить эту хрупкую преграду из облаченных в белое священников.

Селена не понимала, о чем говорил отец, и слушала, не вникая в смысл слов; ее внимание обострилось только тогда, когда он начал перечислять имена детей, от младшего к старшему: Птолемей Филадельф, Клеопатра Селена, Александр Гелиос, Птолемей Цезарь. При этом он соотносил эти имена с незнакомыми странами: Филадельфу жаловал Финикию, Северную Сирию и Киликию, ей – Крит и Кирену, Александру – Армению, Мидию и Парфянскую империю, за Цезарионом закреплял власть над Египтом, Кипром и Нижней Сирией. И вдруг, как опытный артист, он внезапно прервал свое долгое пение, чтобы произнести всего два слова, выкрикнув их высоким голосом, как «до» верхней октавы:

– Базилеон Базилеиа! Базилеон Базилеиа, Царица царей и Мать детей, которые суть цари – вот самая великая царица всех времен и народов! – провозгласил он. – Клеопатра Гипербазилеиа!

И тут толпа взорвалась; она ликовала, она была в экстазе! Маленький Птолемей, испугавшись, начал плакать, а девочка вдруг задрожала всем телом. Предчувствие? Она страдала от ужаса, который охватил ее брата перед вопящей толпой, этой слепой и глухой толпой, которая могла раздавить и разорвать их.

«Шарлатан» – вот как некоторые историки называют сегодня Антония из-за его «даров». Краснобай, паяц: как он осмелился подарить детям страны, которых не завоевал?

Безусловно, «Праздник Дарения» – это как блеф в покере. Пропаганда, цель которой состояла в том, чтобы покорить александрийцев, описав блистательную перспективу «великого Египта»; потешить Восток, говоря на родном языке древних династий; а также признать, во славу Рима, римское происхождение Цезариона, что, в свою очередь, должно было привести в замешательство Октавиана. Особенность этого поступка заключалась не в том, что были утверждены права мальчика, восходящего на трон Египта, а в том, что Антоний, верховный представитель Рима на Востоке, в этом году избранный Сенатом на должность консула, официально назвал молодого принца «Птолемей Цезарь». Это была в некотором роде попытка напомнить о том, что Октавиан Цезарь являлся лишь внучатым племянником полубога: римляне, следите за моим взглядом… И ответ пастуха пастушке: разве Октавиан не вынудил Сенат пожаловать исключительные почести своей сестре Октавии? И, очевидно, только по одной причине: она была обманутой женой! Впервые в истории терпеливость оскорбленной женщины была признана гражданской доблестью… К этой последней провокации добавился тот факт, что императору Востока так и не прислали двадцать тысяч легионеров, которых он по-прежнему требовал, и к тому же Антоний присоединил к своим владениям Северную Африку, которая согласно разделу мира за ним не закреплялась. Итак, обращаясь к своему «дорогому сводному брату» с высоты серебряного пьедестала с еле скрываемой угрозой, Марк Антоний, вероятно, был доволен произведенным эффектом. И глубоко ошибся.

К тому времени, по прошествии десяти лет со дня смерти Цезаря, когда Октавиан уже не был столь юн, родственные связи сыграли решающую роль в становлении наследника диктатора. В Риме его боялись и уважали. Но прежде всего боялись. Два его друга, Агриппа[91] в армии и Меценат[92] в полиции, поработали на славу – все дрожали от страха! По крайней мере половина аристократии… Ему уже слишком поздно было кланяться в ноги сыну египтянки. К тому же римляне всегда считали этого ребенка полукровкой.

Что касается двух младших принцев и принцессы, то спустя время некоторые говорили, что их отец мог с таким же успехом сделать их императорами Китая или Луны, ведь ему не принадлежали те царства, которые он раздавал! Несомненно, граждане Александрии, такие утонченные, такие политически подкованные, совсем не были глупы: они попросту забавлялись, радуясь супругу Царицы и его шуткам. В этом же был убежден и Кавафис[93], грек двадцатого века. В своих стихах он уверял, что александрийцы действительно догадывались о том, что «все это было только театром», но погода стояла такая хорошая, маленькие цари были такими изысканными, а праздник – таким успешным, что они поддались всеобщему воодушевлению и радостно выкрикивали приветственные фразы «на греческом, египетском, древнееврейском, прекрасно понимая, что царская власть просто бросалась словами». Царская власть – это мыльный пузырь, иллюзия для публики. Последнее представление перед падением…