Патрик Мелроуз. Книга 2 - Эдвард Сент-Обин

О нет, нет, только не это! К столику девушки подошел живой стенд со спортинвентарем, положил пачку красного «Мальборо» и мобильник рядом с ее «Мальборо лайтс» и мобильником, поцеловал ее в губы и сел – если так можно было назвать поигрывание мускулами, в результате которого он очутился на стуле рядом с девушкой. Сердечная боль. Отвращение. Ярость. Патрик бегло окинул взглядом земную твердь своих текущих эмоций и устремился в меланхоличное небо смирения. Конечно, у этой девушки в черном купальнике миллион кавалеров. На самом деле это даже хорошо: невозможен диалог между теми, кто до сих пор убежден, что время на их стороне, и теми, кого время держит в зубах, как Сатурн – своих наполовину сожранных детей. Сожранных. Патрик явственно ощутил тупое проворство богомола, отдирающего куски плоти от все еще живой тли, которую он держит в цепких передних лапах; яростное ковыляние антилопы гну, не желающей отдаваться льву, уверенно повисшему на ее шее. Удар об землю, клубы пыли, агония.

Да, в конце концов, это хорошо, что Девушка-в-бикини занята. Патрику недостает педагогического терпения и особой разновидности тщеславия, которые позволили бы ему питаться молодняком – что куда проще и дешевле. За две недели Джулия успела основательно подсадить его на секс, и именно среди представителей ее траченного временем поколения он вынужден искать любовниц. Разумеется, за вероятным исключением официантки, которая теперь пробиралась через зал к его столику. В профессиональной натянутости ее улыбки было что-то такое, что находило в нем отклик. Или не улыбка находила отклик, а наоборот – обиженно надутые складки других губ, сформированные тугими джинсами? Не плеснуть ли в эспрессо капельку бренди? Сейчас только половина одиннадцатого утра, но на круглых столиках кафе нет-нет да сверкнет запотевший пивной бокал. До конца отпуска – два дня. Можно и подебоширить. Патрик заказал бренди. Так, по крайней мере, официантка скоро вернется. Ему нравилось думать о ней в подобном ключе: ради него она была вынуждена шнырять сквозь толпу туда-сюда, без устали обслуживая его неуклюжую похоть.

Патрик повернулся к морю и тут же ослеп от солнечных бликов. Прикрывая ладонью глаза, он представил, как всех людей на этом утыканном телами белом пляже, сияющих защитными маслами, орудующих мячами и битами, покачивающихся на спокойной воде, читающих на своих лежаках и полотенцах, – всех свирепый ветер снесет и перемелет в тонкую завесу мерцающего песка; коллективный гул их голосов, пронзаемый время от времени отдельными вскриками или громким смехом, наконец утихнет.

Надо скорее бежать к Мэри и детям: спасти их от уничтожения, прикрыть родных распадающимся щитом собственного тела и тем самым подарить им несколько секунд жизни. Он так упорно боролся с ролью отца и мужа, что сам не заметил, как одержал победу в этой борьбе. Лучшее противоядие от переполняющего чувства бессмысленности – переполняющее чувство целеустремленности, с которым дети подходят к самым бессмысленным занятиям вроде заполнения морской водой ямок в песке. До того как Патрику удавалось вырваться из семейного круга, он любил представлять, как превратится в открытое поле внимания или в одинокого наблюдателя, наводящего бинокль на какую-нибудь редкую разновидность прозрения, которого раньше было не видно за роем хлопот и обязательств, мельтешащих перед глазами подобно стае щебечущих без умолку скворцов. В действительности одиночество наделяло его новыми ролями, основанными на чувстве не долга, но голода. Он был то типичным ресторанным вуайеристом, опьяненным похотью, то ходячей счетной машиной, маниакально вычисляющей разницу между имеющимся и желаемым доходом.

Есть на свете хоть одно занятие, которое не наделяет тебя ролью? Можно ли слушать, не становясь слушателем, думать, не становясь мыслителем? Где-то неподалеку должен журчать поток отглагольных существительных, слушанья и думанья, но зловещая аллегоричная особенность его менталитета заключалась в том, чтобы сидеть спиной к сверкающему ручью и тупо смотреть на каменный мир. Даже на корешке его романа с Джулией, казалось, было написано: «Муки адюльтера». Вместо того чтобы повергать его в восторг по поводу собственного безрассудства, эта интрижка вновь и вновь напоминала Патрику, как мало ему осталось. Когда они с Джулией начали спать вместе, он целыми днями лежал в шезлонге у бассейна и чувствовал, что валяется в придорожной канаве, отгоняя голодных крыс, а не собственных очаровательных, требующих внимания сыновей. Его подстрекаемые муками совести приступы ласки по отношению к Мэри были не менее возмутительны, чем бесконечные придирки. Тот запас свободы, который ему дала интрижка с Джулией, вскоре оказался заполнен цементом новой роли. Она его любовница, а он – семьянин. Она будет пытаться его захомутать, а он – оставить ее в отведенном для любовниц месте и сохранить семью. Сложившаяся ситуация уже ясна и прекрасно структурирована: они преследуют прямо противоположные цели. Все держится на обмане – они обманывают Мэри, друг друга и самих себя, сходясь только в одном: сиюминутной плотской жажде. Поразительно, сколько неудобств и разочарований уже связано с этой изменой. Единственный разумный выход из ситуации – прекратить все немедленно и обозвать эту связь курортным романом, не возводя ее на пьедестал связи любовной. Но самое ужасное заключалось в том, что он уже потерял власть над происходящим. Хорошо ему только в постели с Джулией, когда он внутри ее, когда он кончает в нее. Стоять на коленях у кресла, в котором сидит она – с раздвинутыми ногами, – это тоже хорошо. И еще было хорошо в ту ночь, когда за окном гремела гроза, Джулия вскрикивала от каждой молнии, а он сзади… Ну наконец-то бренди, слава тебе господи!

Он улыбнулся официантке. Сказать бы по-французски: «Как насчет того самого, милая?», «Бла-бла-бла, chériе»[9]. Нет уж, лучше ограничиться скромным «Повторите, пожалуйста» – это куда безопасней. Да, сейчас он явно не в форме, а почему? Потому что ему нравится в Джулии абсолютно все: ее прокуренное дыхание, вкус ее менструальной крови. Выходит, даже на отвращении сыграть не получится. Она добра, она осторожна, она услужлива и внимательна. Остается лишь ждать, когда сам механизм ситуации смелет их отношения в крошку – а рано или поздно это случится.

– Encore la même chose![10] – крикнул он официантке, разгружавшей поднос за соседним столиком. И покрутил пальцем над пустым стаканом.

Та кивнула. Она официантка, а он – клиент, ждущий официантку. У каждого своя роль.

Патрик чувствовал приближение fin de saison[11], царившую на пляжах и в ресторанах усталость, чувство, что пора возвращаться в школу и на работу, а среди местных – радость, что волна туристов и зноя наконец схлынет. Все гости покинули «Сен-Назер». Кеттл уезжала с чувством ликования, зная, что вернется сюда раньше других. Сперва она записалась к Шеймусу на курс «Введение в шаманство», а потом, войдя в нечто вроде потребительского ража, забронировала еще и курс цигуна – его должен был вести длинноволосый азиат, на фотографию которого она демонстративно пялилась всякий раз, когда за ней кто-нибудь наблюдал. Шеймус подарил Кеттл книгу «Сила настоящего», и она держала ее лицом вниз на столике рядом с шезлонгом – не в качестве материала для чтения, разумеется, но в качестве символа подданства той силе, что теперь управляла «Сен-Назером». Она заинтересовалась Шеймусом по очень простой причине: это позволяло максимально насолить дочери и зятю. И заодно чем-то занять время, свободное от критики дочкиных методов воспитания. Мэри научилась исчезать – пропадала куда-то на полдня вместе с детьми. Кеттл поначалу терялась и не знала, чем занять себя в эти периоды вынужденного простоя, но очень скоро решила увлечься деятельностью Трансперсонального фонда. «Сила настоящего» исчезла со столика один-единственный раз, когда с какого-то модного курорта на побережье в гости к ним явилась не замолкавшая ни на секунду Анна Уитлинг, давняя подруга Кеттл, в соломенной шляпе с огромными полями и длинном шелковом шарфике в стиле Айседоры Дункан, опасно свисающем ей под ноги. Полная неспособность Анны слушать других состояла в несчастливом браке с истерической озабоченностью чужим мнением. Когда Томас принялся восторженно рассказывать Мэри о насосе, валявшемся возле бассейна, Анна забеспокоилась: «Что-что? Что он сказал про мой нос? Слишком большой? Если так, я готова под нож». Патрик подивился этому очаровательному эвфемистическому выражению и тут же представил забрызганные кровью журнальные статьи о страхе мужчин перед серьезными отношениями. И серьезным отношением к чему-либо. Надо ли ему серьезно отнестись к собственному браку? А может, к Джулии? Или просто – отнестись серьезно?