Зимний Туман - друг шайенов - Евгений Костюченко

— "Сентаху" — это значит "сорока"?

— Мокрая Сорока, — кивнул Ахата. — Она получила это имя в детстве, и так до сих пор от него не избавилась.

— И не избавится, — согласился Гончар.

Они углубились в лес, поднимаясь по склону горы. Степан едва поспевал за дочкой шамана, но его радовало то, что он перестал задыхаться. С каждой минутой он чувствовал себя все лучше. Когда на пути оказался быстрый ручей, он перемахнул его одним прыжком и подал руку Сороке, которая переходила вброд, высоко подняв подол рубахи.

"А ножки-то у нее не сорочьи, и все остальное тоже", — думал Степан, жадно оглядывая грудь, проступающую под тонкой тканью. Сентаху перехватила его взгляд, но не смутилась, а, наоборот, подтолкнула его бедром. От игривой улыбки ее глаза стали еще уже, а лицо еще шире:

— Почему ты остановился? Увидел что-то страшное?

— В этой жизни больше нет ничего страшного, — сказал он, облизав губы и с трудом заставив себя отвернуться. — Все страшное осталось в прошлом.

— Мужчины всегда говорят, что ничего не боятся. Не знаешь, куда уходит их отвага, когда они рядом с женщиной?

— Ты могла спросить это у мужа.

— Не успела. Нам с ним некогда было говорить. Я слышала, у тебя была жена-шайенка. Ей нравилось жить с белым?

— Думаешь, белые так сильно отличаются от индейцев?

— Не знаю. — Она остановилась, прислушиваясь. — Тише. Ты очень громко дышишь.

— Индейцы не дышат?

— Иногда они дышат даже громче, чем ты. Иногда они рычат как медведи. И вопят как кошки. И не дают спать соседям. Поэтому для молодых ставят палатку подальше. Чтобы не мучить стариков.

Она скинула безрукавку, расстелила под березой и опустилась на нее.

— Сядь рядом. Расскажи, как ты встретился со своей первой женой. Я знаю, у тебя было много женщин. Но я хочу услышать про самую первую.

— Когда мы встретились, я не знал, что она станет мне женой, — сказал Гончар, присев на корточки.

Сентаху легла на бок, опираясь на локоть.

— Почему ты замолчал? Я слушаю.

Он прилег рядом, и его ладонь сама собой опустилась на ее бедро.

— Да, я и думать об этом не мог. Я просто помог ей добраться до станции. Так получилось, что мы жили в одном доме. Она болела, и я ее лечил. И однажды ночью она сама пришла ко мне. И стала моей женой.

— Она легла рядом с тобой и сказала, чтобы ты не двигался, да?

— Да.

— Она сама раздела тебя, да? И лежала на тебе, и вы оба замерли, да? Она сказала, что так это делают улитки?

— Да, да, да…

— Сними рубаху. Я хочу видеть твою кожу.

Ее горячие пальцы скользнули по его груди.

— Смотри, рисунок остался. Я думала, что смыла его, а он опять проступил.

— Ты смыла рисунок? Ты?

— Ну да, я. Я долго мыла тебя, когда все уехали. У тебя спина была в черных полосах от крови. А грязь на ногах засохла так, что я отбивала ее камнем.

— Не отбила ничего лишнего? — спросил он, теряя голову от ее голоса.

Сорока хихикнула и распустила его пояс.

— Нет, все на месте.

Жаркая волна окатила его, и он затрясся, как в лихорадке.

— Какой ты горячий, — сказала она и опрокинулась на спину, раздвигая согнутые ноги. — Иди сюда, остынь.

Он набросился на нее, и мягкое тело забилось под ним в исступлении. Сорока стонала, рычала и взвизгивала, она била руками то по его спине, то по земле, и жухлая листва разлеталась во все стороны. Они катались, сплетясь как черви. И вдруг оба одновременно замерли.

Степан вскочил на ноги. Из-за кустов на них смотрел человек в лохматой шапке. В одной руке он держал большого иссиня-черного тетерева. В другой был винчестер, и граненый ствол был направлен прямо в живот Степану. Однако взгляд чужака был прикован к голой женщине.

Гончар одним прыжком налетел на него и толкнул в грудь головой. Оба с треском провалились в кусты. Перед глазами Степана блеснул клинок, и он впился в запястье зубами, потому что его руки были заняты — они сжимали горло противника. Что-то хрустнуло под пальцами, и тело врага изогнулось дугой, а потом обмякло. Гончар выждал еще немного и встал.

— Где ты? — спросила Сорока.

Она стояла на четвереньках и терлась грудью о мех безрукавки. Ее жирный зад ходил из стороны в сторону.

— Иди скорей, он нам больше не помешает, — простонала она. — Я умираю без тебя. Где ты?

Гончар отшвырнул ногой винчестер и вернулся к Сороке. Он обхватил ее пышные бедра, прижался к ним и закричал вместе с ней от острого наслаждения…

— Твой отец все напутал, — сказал он, разглядев тетерева. — Этот косач не запутался в сети. Видишь, у него на лапе остаток петли?

— Отец уже старый, — блаженно потягиваясь, проговорила Сорока. — Мог и напутать. Ты сходишь за вторым тетеревом?

— Схожу. Заодно поищу лошадь этого бедолаги. Не пешком же он сюда добрался.

— Иди вверх по ручью, — подсказала дочь шамана. — Его лошадь привязана к дереву. И она не одна. Хочешь, я пойду с тобой? Там может быть второй бродяга, и я его отвлеку, чтобы тебе было легче его убить.

— Обязательно убивать?

— Это Холм Смерти. Отсюда не возвращаются живыми. И все это знают. Если они пришли сюда, значит, они пришли за своей смертью.

— Ты лучше отца предупреди, — сказал он, обыскивая убитого. — Если я приведу двух лошадей, мы сможем быстро покинуть это веселенькое место. Да захвати косача. Может быть, приготовим его уже на новой стоянке.

— Зачем нам уходить отсюда? Чистый лес, хорошая вода, много птиц и ягод. — Она сорвала молодой лист с ветки, облизала его и приклеила к ссадине на локте. — Смотри, что ты наделал. Из-за тебя я ободрала всю кожу. Ты искусал мне грудь и спину исцарапал. Отец подумает, что на меня напала рысь.

— Попроси его поколдовать, чтобы твои раны затянулись быстрее.

— Не бойся. К ночи все затянется. И я буду как новенькая. А ты? Ты сможешь добраться до моей палатки?

— Иди, иди, — отмахнулся он.

В карманах убитого оказались патроны для винчестера и сложенный лист грязной бумаги. Развернув его, Степан увидел себя. "Разыскивается Стивен Питерс… " — Ну что же, ты меня нашел, — сказал он и забросал покойника ветками.

Держа винчестер наперевес, он отправился вверх по ручью. Где-то впереди раздавались возмущенные крики сороки. Она предупреждала всех вокруг, что в лесу появился незваный гость. Гончар двигался медленно, часто останавливаясь, чтобы прислушаться и вглядеться в бело-зеленую рябь леса. Солнце склонилось к закату, и косые лучи освещали только макушки берез, внизу же понемногу сгущались лесные сумерки.