Византийцы. Наследники Рима - Дэвид Тальбот Райс

Сегодня нам кажутся удивительными крайности, до которых доходила вера византийцев в чудесную силу икон. Иконоборцы считали, что поклонение иконам доходит до идолопоклонничества. Оглядываясь на Ветхий Завет, где людей, казалось, тянуло к идолопоклонничеству, как пьяницу к вину, они были твердо настроены пресечь эти поползновения. Как все ретивые реформаторы, иконоборцы для достижения своей цели часто прибегали к самым жестоким мерам. Впрочем, не исключено, что такой суровый насильственный характер это движение приняло (особенно в царствование Льва III (717–741) и Константина V (740–775) из-за очень сильного противодействия, с которым иконоборчеству пришлось столкнуться в тех областях, где велико было греческое влияние.

С обеих сторон выдвигались сильные аргументы. Иконоборцы выдвигали два главных довода, а именно: иконы следует считать идолами, и воспроизведение образа Спасителя в любой зримой форме подрывает главную доктрину о двойственной природе Христа, потому что изображение может передавать лишь его человеческую форму, но не божественную суть. Защита икон основывалась на утверждении, что икона не идол, но передает некую долю святости изображаемой личности, как ее отражение. Она служит как бы посредником между миром материальным и обычным молящимся, с одной стороны, и миром духовным и божественной сущностью – с другой. Этим разногласиям посвящены бесчисленные писания философского характера, авторами которых были среди других Иоанн Дамаскин (710–750) в начале полемики и Феодор Студит (Студийский) в конце IX века, когда эта полемика закончилась. Защита иконоборчества плохо представлена в дошедшей до нас литературе, прежде всего потому, что по окончании борьбы их писания были уничтожены. Да и писателями иконоборцы были менее талантливыми, чем их противники. Они были не столько философами, сколько людьми практическими, но, тем не менее, рьяно спорили, защищая свою точку зрения.

Правда и то, что первый из императоров-иконоборцев, Лев III, выждал несколько лет после восшествия на престол, прежде чем приступить к действиям. Его правление началось в 717 году, а первый иконоборческий указ вышел в 726-м. Однако эту инициативу он проявил по собственному разумению и воле, а церковная ассамблея, которую он созвал, чтобы усилить свою политику, была, в сущности, принуждена императором к согласию. Даже ассамблея, созванная в 754 году Константином V, чтобы вновь подтвердить запрет на иконы, была скорее подстроенным спектаклем, хотя политика императора была недвусмысленной. Особенно активно действовал он против монастырей, в которых сосредоточилась оппозиция иконоборчеству. На ассамблее присутствовало 338 епископов, но ни одного патриарха. Не было там и папы, все еще остававшегося номинальным главой христианской церкви. Нет смысла повторять, что он был ярым противником этого движения. Тем не менее, на этом церковном собрании, хотя иконы были осуждены, уничтожение их запретили. Видимо, для того, чтобы показать свое неодобрение иконоборчеством, папа Григорий II выпустил свою собственную монету, а папа Павел I объявил о своем избрании королю франков Пипину, а не византийскому императору.

Самая бурная и свирепая фаза иконоборчества закончилась со смертью Константина V в 775 году. Лев IV (775–780) отказался от антимонашеской позиции своего предшественника, а следующая за ним правительница Ирина, опекунша юного Константина VI, не только вернула иконы и даровала всяческие милости иконопочитающим монахам, но также собрала совет для пересмотра политики в отношении икон. После первой неудачной попытки собрание в Константинополе было прервано ворвавшимися солдатами иконоборческого направления, тогда совет вновь собрался в 878 году в Никее и выпустил указ в пользу икон. Подавление монахов Никифором I (802–812) и принятие более мягкой иконоборческой политики в начале IX века вызвано было скорее личными спорами между императором и Феодором Студитом, чем его глубокими религиозными убеждениями. Более активная иконоборческая политика, проводимая Львом V (813–820) была абсолютно искренней, но и принесла больше горя из-за страха перед доносчиками, которые, казалось, переполняли общество, как в коммунистическом мире сегодня. Мы читаем, что даже муж и жена боялись обсуждать между собой вопросы, касающиеся признания или не признания икон.

Император Михаил II (820–829), несколько эксцентричный по религиозным убеждениям, был в то же время гораздо терпимее к иконопочитателям, которым была предоставлена полная свобода вне столицы. Но внутри Константинополя было совершенно иначе из-за непреклонности Феодора Студита. Следующий император, Феофил, был убежденным иконоборцем, будучи воспитанником одного из самых мощных мыслителей той эпохи, Иоанна Грамматика. Он оставался под влиянием Иоанна и позже, когда тот стал патриархом, вопреки симпатии к почитателям икон, которую проявляла императрица Феодора. Но к тому времени народная поддержка этого движения иссякла. Военные поражения Феофила приписывались его иконоборческим взглядам точно так же, как за сто лет до этого военные успехи Константина V почитались следствием его искренности в борьбе с иконами. Иконоборчество завершилось в 843 году с восхождением на трон Михаила III и больше никогда всерьез не возрождалось. Оно было насильственным и, как показало будущее, весьма созидательным, но временным явлением. Если бы не иконоборчество – несмотря на все его крайности, – никогда так бы не развилась вера во второй великий период византийской истории, а искусство Византии той эпохи никогда не достигло бы столь необыкновенных, превосходящих всякое воображение высот, да и взаимоотношения Византии с Западом пошли бы совсем иным путем.

Собственно говоря, именно после 843 года восточное христианство обрело свою характерную отточенную изощренность, где окончательно сформировался ортодоксальный образ мысли, основой которого стала глубокая вера в реальность незримого мира. В развитии такого взгляда главную и самую существенную роль сыграла церковь, как некая реальная данность, как материальная структура. Она была прежде всего средоточием религиозной жизни государства и общества и, как таковая, согласно ортодоксальным воззрениям, была центром всей жизни в целом. Большой императорский дворец включал в себя такое же множество церквей, как и залов, комнат для проведения советов или жилых покоев. В «Книге церемоний» Константина Багрянородного церкви играют более важную роль, чем все остальные строения. Кроме того, структура церкви допускала возможность самого вычурного и изощренного убранства.

Рис. 28. План расположения мозаичных икон. Около 1100 г. Дафни, близ Афин (по Диецу и Демусу)

Ее внутренние помещения являли собой некое микрокосмическое подобие мира внешнего. Как и тот, большой мир, там были и небесная сфера над головой, и земная твердь внизу, а убранство все это подчеркивало. В самой высокой точке храма, на вершине купола, формой своей символизирующего небо, помещался образ Господа Вседержителя, который смотрит вниз на молящихся подобно тому, как взирает сверху Господь на мир наш.

На следующем возвышенном месте, закругленном выступе апсиды, изображалась Богоматерь с Младенцем Иисусом. Эти две божественные фигуры были окружены сценами из их жизни или их земными близкими, пророками и апостолами. Еще ниже располагали святых, как бы объединяющих сферу небесную и мир внизу. Подобно этому иконостас или перегородка, которые в более поздние времена отделял алтарь от остального пространства церкви, служили напоминанием о раздельности духовного и материального мира, а духовные росписи или иконы на нем символизировали вход в духовный мир. Эта схема была впервые отработана при Василии I в церкви, которую он заложил в пределах Большого дворца и назвал Неа.