Отравленная маска - Валерия Вербинина

– После вас, мадемуазель! – дурачится Муся.

– Нет, после вас! – столь же галантно отвечает Амалия, и они обе смеются и протискиваются в двери вместе.

Ах, этот навсегда ушедший в небытие уклад дворянской усадьбы! Комнаты, полные важных, старинных вещей; воркующие, как голуби, маятники настенных и напольных часов; прочная дубовая мебель; диваны, обитые шелком и бархатом; тяжелые пыльные портьеры… И запах, застоявшийся в комнатах, – запах времени, которое одно властвовало тут. Время создавало вещи, и время их старило; время порождало лица, и оно же стирало их. Сколько людей жили, любили, радовались, страдали среди этих стен! Вон тот вытертый коврик привез прадед из турецкого похода; вон тут на половицах кабинета явственно видна полоса – здесь дед ходил из угла в угол, здесь же его и нашли, когда старика хватил удар; коллекцию оружия, что развешано на стенах, собирал брат деда, но не было ему в жизни удачи: он увлекся актрисой, а семья была категорически против их отношений, и он не выдержал – застрелился из лучшего своего пистолета, а его мать поседела за одну ночь…

Амалия жадно слушала все эти рассказы, и ей казалось, что нет ничего более упоительного, чем вызов, который бросает времени каждая легенда, отрывающая у былого его часть и приобщающая ее к настоящему. Она влюбилась в усадьбу с ее изысканным и мрачноватым прошлым, как в человека. Это был близкий ей мир – гнездо, в котором жили и умирали поколения, в котором каждая вещь таит в себе сгусток минувшего; и в вечерний час, когда мотыльки, на беду себе, ластятся к бледно горящей лампе, Амалия всматривалась золотистыми глазами в прозрачную мглу за окном и задавалась вопросом, что за люди были ее собственные предки, о которых она так мало знает? Что за человек был прапрадед, казак Тамарин, о котором сохранилось известие, что он будто бы ходил по отрубленным головам врагов? А прабабка Амелия – правда ли, что она когда-то очаровала генерала Бонапарта, или это домыслы родственников? А далекие предки матери – воины, рыцари, крестоносцы, и среди них – загадочная Мадленка Соболевская, в разгар войны с Тевтонским орденом убежавшая к своему любовнику в Мальборк, или не в Мальборк, не так уж важно… И от всех этих людей, ходивших по земле, от света их глаз и тепла их рук осталась одна она, Амалия Тамарина; и часть их продолжает жить в ней уже после того, как они ушли во тьму – навсегда. И если пресечется их род и не останется в мире никого, кто бы помнил о них и чтил их имена, то им, наверное, будет очень горько. Потому что наши дети – это наше бессмертие, и только они одни.

А потом Амалия перестала думать обо всем этом, потому что в Ясенево потянулись гости, и ей пришлось наравне с Мусей играть роль хозяйки дома. К концу недели в соседнюю Гордеевку прикатила вся компания закадычных друзей – сам хозяин имения Гриша, Митя Озеров и граф Евгений Полонский. Почти каждый день они заглядывали в Ясенево, где их неизменно ожидал самый теплый прием. На следующей неделе появился Емеля Верещагин, еле выбравшийся из своей редакции. А Саша Зимородков, которого зловредная Муся прозвала chevalier servant chevalier fervent[27], смог прибыть только в середине месяца, причем журналист утверждал, что из Николаевска он добирался пешком. Объявились и новые лица: так, в Ясенево зачастил Никита Карелин, тот самый важный сосед, оказавшийся скромным молодым человеком с приятной улыбкой и пронзительно-синими глазами. Для интересующихся дам сообщим специально, что он был шатен, высок ростом и широк в плечах. Молва считала его женихом Муси, и хотя барышня Орлова была слишком ветрена, чтобы придавать какое-то значение мнению окружающих, было тем не менее заметно, что Никита к ней явно неравнодушен.

Соперником Никиты выступал хозяин Паутинок Алексей Ромашкин, помещик из обедневших. Это был живой, полноватый, приземистый молодой человек с умными глазами, поблескивающими из-под круглых стеклышек пенсне. Чтобы поправить свои дела, на лето он сдал два флигеля в усадьбе: один – художнику Павлу Митрофанову, который целыми днями простаивал у мольберта, рисуя пейзажи, а другой – француженке-гувернантке на отдыхе, которую звали Дельфиной Ренар. Ее постоянное присутствие приводило Алексея в отчаяние, потому что она болтала, не закрывая рта, поэтому при первой же возможности он закладывал дрожки и удирал в Ясенево, к милым барышням, которые всегда были ему рады. Правда, Муся то и дело его поддразнивала и вообще мучила тысячью различных способов, но Алексей был доволен и тем, что может служить кумиру своей души хоть объектом для насмешек, – о большем он и не мечтал.

По вечерам зажигали лампы, и по стенам струились причудливые тени. Где-то прилежно зудел сверчок, и ветер таинственно шушукался о чем-то с деревьями в саду. Иногда молодые люди играли в шарады, в фанты, порою – в карты или в веселую игру под названием «Свадьба»: в две шляпы клали записки, в одну – с именами мужчин, в другую – с именами женщин, а чтобы было интереснее, добавляли туда, кроме самих себя, королеву Викторию, ключницу Прасковью, барышника Фаддея, персидского шаха и прочих в том же роде; потом вытаскивали бумажки по одной из каждой шляпы и, зачитав вслух «мужа» и «жену», безудержно веселились.

– Итак, Мусе достается… Аристарх Иваныч Лягушатников!

– Мировой судья! – возмущенно визжала Муся. – Ах вы бессовестные! Да вы хоть знаете, сколько ему лет? Да у него… да у него подагра! Не хочу!

– Муся, – кричал Гриша, – что за дело? Прекрасный жених, ей-богу! Мировой судья знаешь сколько получает? Почти две с половиной тысячи в год!

– Да он моего отца крестил! Как вам не стыдно! Не пойду, не пойду за судью замуж!

Амалии достался браконьер Василий.

– Хорошая партия, – задумчиво сказала Муся. – Только вот я не помню: у него девять детей или одиннадцать?

Граф Полонский получил в невесты королеву Викторию.

– Ну, этого и следовало ожидать! – развеселился Гриша.

– Как-то сегодня было совсем скучно, – пожаловалась однажды Муся, когда гости уехали. – Как ты думаешь, может, пригласить к нам художника? Алеша говорит, он очень славный.

Амалия не помнила, чтобы Ромашкин утверждал что-либо подобное, но она, в отличие от Полонского, не страдала снобизмом и всегда была рада видеть новые лица. И потому сказала:

– А почему бы и нет?

– Правда, Алеша говорил, этот Митрофанов все время работает и не любит, когда его отрывают от дела. – Муся мгновение подумала. – А может, мне попросить его нарисовать мой портрет?

– Замечательная мысль! – одобрила Амалия.

И уже на следующий день Павел Семенович Митрофанов прибыл в Ясенево. Это был холеный господин средних лет с бархатным голосом и острой, как кинжал, каштановой бородкой. Он много курил, предпочитая трубку папиросам, и охотно отвечал на расспросы. Нет, он не считает себя знаменитым художником. Да, ему очень понравилось в здешних краях. Да, он вполне мог бы нарисовать портрет барышни.

– Я могу нарисовать и вас, если вы хотите, – сказал он Амалии. – У вас очень интересное лицо.