Свои чужие - Джина Шэй

Впрочем, даже с вальсом я на самом деле ужасно рискую. Потому что вопреки всему — для меня-то этот танец куда интимнее, чем другие.

Самый классический вальс натянет танго по одному только эмоциональному посылу. Если это, конечно, не конкурсный, не постановочный вальс.

Здесь нет страсти, плещущейся во все стороны, никакого пресловутого “секса на танцполе”.

Вальс — это уединение. Будто молчаливое сближение на максимально допустимое расстояние, которое дает тебе шанс подумать. Тебе нравится твой партнер? И нет вариантов, ты это обязательно обдумаешь, потому что сейчас и здесь — есть только ты и тот, кто тебя ведет. А весь остальной мир — он происходит в другой параллельной реальности.

Танго танцуют для зрителя, вальс — друг для друга.

Вся магия в этом — в пионерском расстоянии между двумя телами, когда между моей грудью и грудью Варламова можно уместить томик большой советской энциклопедии. И его ладонь — нет, она даже не на талии — она на моей лопатке. Все приличия соблюдены, все неприличия — только в моей голове.

Шаги? Шаги до простого банальны. Просты. Все продумано так, чтобы ты быстренько поняла, в чем суть, и сосредоточилась на партнере.

На его глазах, например. Взгляд "глаза в глаза" тоже может быть разным. Он бывает сражением, бывает дуэлью, бывает обещанием страсти, а бывает тонкой связующей нитью. Пуповиной между двумя сообщающимися душами. Теми, кто не могут друг без друга. Так я воспринимала танец с Димой. Всегда. До развода. Потом мое "всегда" закончилось.

Он слишком близко. Я в какой-то момент понимаю, что с огромным трудом сдерживаю дрожь. Немалая часть моей души помнит руки Варламова и сейчас наслаждается тем, что оказалась в них вновь.

Все-таки это мой провал. Я сама себе вырыла яму, позволив Диме оказаться так близко к себе, потому что сейчас я реагирую на него неадекватно.

Он — не мой мужчина.

У меня есть Костя.

Вот только это нифига не помогает, потому что именно сейчас я едва чувствую свои ноги. Все тело будто двигается как-то само, а я пытаюсь вспомнить, как вообще дышать.

Нет, нет, не может такого быть, чтобы он меня по-прежнему волновал…

Но он волнует. От его взгляда воздух в легких густеет и выдохнуть его чудовищно сложно.

И мои пальцы, которые сейчас лежат в Диминой ладони, будто колют раскаленными иглами.

Казалось бы, с чего мне вообще думать в его сторону?

Он от меня ушел тысячу лет назад, я его не интересую.

Все, что он делает сейчас — пустой выпендреж. Варламов не умеет не рисоваться. Димочка же любит чувствовать себя самцом, желанным призом, который хотят абсолютно все особи женского пола, на которых падет взгляд его серых глаз.

Дима останавливается, заставляя замереть и меня. Музыка закончилась. До меня это доходит как-то с запозданием.

Варламов смотрит мне в глаза, и от его ладони на моей спине, кажется, вот-вот вспыхнет ткань моей блузки. И чем дальше, тем тяжелее становится моргать. И тем страньше становится эта ситуация.

Нет, мне точно надо к психиатру, у меня же явная мания…

Варламов подается вперед резко, как будто падая на меня. И его губы успевают пройтись по моему лицу горячим бархатом его дыхания. Бо-о-оже…

— Дима, нет, — ровно произношу я, отклоняясь от поцелуя.

— Полин…

Боже, вот за что мне это? Вот этот его голос, переполненный жаждой, от которой у меня коротит в мыслях. И его чертовы пальцы, ползущие вверх по моей шее, прожигающие кожу насквозь.

Некая часть меня ведь соскучилась по нему. Смертельно соскучилась. И четыре года назад я бы хотела, чтобы все было так — нежно, романтично, с подвигами и страстным примирением. Вот только мне уже не столько лет, как тогда, я не отчаявшаяся влюбленная дура. И эмоции… Я ими владею. Пришлось научиться. Ведь видеть Варламова и его баб — даже на фотках было больно, а я видела их и в реале. И каждый раз, каждый раз моя душа истекала кровью, глядя на него.

И сейчас — да, я хочу этого поцелуя. Не вся я, только та часть, что дура. А еще одна часть хочет Варламова убить, потому что я только-только потеплела к нему душой, а он все скурвил и снова напряг свою кобелиность.

— Почему нет, — хрипло шепчет мне Варламов и тянет меня к себе ближе. — Почему нет, Поль?

— Потому, что сейчас я себя уважаю, Дим? — Я безмятежно отвечаю вопросом на вопрос. — Потому что мне не нужно, чтобы ты почесал об меня свое самолюбие и двинул дальше.

Он выглядит таким уязвимым сейчас. Смотрит на меня и молчит. Нет, я не буду в это бить, хотя…

А почему собственно я не буду?

— Дим, я ведь выхожу замуж, понимаешь? — ровно произношу и легонько давлю на его плечи, заставляя разжать руки.

— Да, — спокойно откликается Варламов, — я сразу заметил кольцо. Еще в лифте.

Нет, стоя слушать это невозможно и разбираться, стоя посреди ресторанного танцпола — тоже такая себе идея. Организовывать гостям заведения живую мелодраму в мои планы не входит. Возвращаюсь к столику. Варламов не отстает. Но у меня есть время подумать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вот оно как. Заметил? И вот это все, все это пижонство с ношением на руках, разводом на спор, танцем этим — это все просто его спланированный маневр, чтобы подвести вот к этому? Молодец, Варламов, давно ты меня так не разочаровывал.

Нет, он меня хорошо знает.

Он знает меня — которая всегда после приступов клаустрофобии, редких, но очень острых, отходила эмоционально даже не по одному часу. И теряла во всем — в циничности, в бдительности, даже просто во внутренней силе. Разумеется, я повелась, расслабилась, поддалась его напору.

И нет ничего удивительного в этой массированной атаке по моим слабым точкам.

— И, заметив, ты решил провернуть все это? — уточняю, опускаясь на стул.

— Да, — Варламов пожимает плечами. И все объяснение. Волшебно. Как всегда.

— На кой черт? — говорю я медленно-медленно, очень старательно подбирая цензурные аналоги всем лезущим на мой язык словам.

— На тот, что я тебя никому не отдам, — невозмутимо сообщает Варламов, делая глоток из своей чашки кофе. А я себе чуть язык не откусила, опешив от такой наглости.