Служители тайной веры - Роберт Святополк-Мирский

Однако отныне я оказался обреченным всю жизнь оставаться калекой — позвоночник был серьезно поврежден. Лучшие врачи лечили меня, но ничего не могли сделать. Я выздоровел, а мои ноги остались неподвижными.

Но перед тем самым роковым сражением я к счастью успел побывать дома, и вот в 1463 году, Маричка родила мне вас — двух близнецов. Эта огромная радость омрачалась моим жутким положением. Я — человек, который не мог и минуты просидеть спокойно, я, который считал высшей радостью стоять в боевой позиции, крепко упершись ногами в землю, я, который не мог себе представить дня без бешеной скачки, стоя в стременах — я оказался безногим, неподвижным калекой. Отчаянию моему не было границ, никакие лекарства не помогали, и наконец доктора от меня отказались. Тогда я почувствовал, что не могу жить на этом тете. Нет, нет, не подумайте, что у меня появилась мысль наложить на себя руки — ведь у меня уже были вы... Просто я стал чахнуть, слабеть, и вскоре все начали понимать, что долго я не протяну.

И тогда Маричка спасла меня вторично.

Я не имел понятия, где и как отыскала она нового целителя. Он был еще молод, но уже очень известен, а звали его Корнелиус Моркус. Этот необычный лекарь приходил ко мне только по ночам, целый месяц растирал и смазывал мое бесчувственное тело какими-то пахучими мазями, но больше всего времени он тратил на беседы со мной... Постепенно и незаметно в процессе этих долгих тихих разговоров он убедил меня, что я здоров и что ноги мои скоро начнут двигаться. Я не верил, но надежда шевельнулась во мне, а настойчивость странного лекаря была так велика, что вскоре, незаметно для самого себя, я стал думать, что и в самом деле непременно выздоровею. И вдруг однажды ночью я почувствовал, как болят мои ноги. Я кричал от боли и радости, а лекарь по-прежнему приходил и вел со мной ночные беседы.

Наконец настал день, когда я смог встать с постели, а спустя два месяца начал ходить. Тогда лекарь пришел в последний раз и сказал, что я здоров и остальное теперь будет зависеть от меня самого. Сначала я должен постепенно учиться ходить, потом могу садиться на коня, потом начать занятия фехтованием, и через год-два я забуду о своей ране.

Я был настолько занят собой и своей болезнью, что перестал замечать все вокруг. Сначала мы жили безбедно, потому что Петр позаботился о моей пенсии, но через год все обо мне забыли, пенсию стали платить нерегулярно и наконец сказали, что в королевской казне для меня нет больше денег. Я обратил внимание на то, что братья сильно охладели ко мне и больше не приходили в гости, а когда я заходил навестить их, то почему-то никогда не заставал дома. Они стали известными людьми. Один из них был настоятелем большого православного монастыря в Вильно, второй, еще в юности принявший латинскую веру, ждал посвящения в епископы. Несмотря на разные вероисповедания, братья тайно держались вместе, хотя на людях ругали друг друга за отступничество. Я часто посмеивался над их разными верами, потому что сам к церкви относился совершенно безразлично. Мы с Маричкой обращались к ней только в торжественных случаях, когда это было необходимо. Я помню лишь два таких случая — наша свадьба и ваши крестины. Так вот, я заметил, что братья меня сторонятся, и объяснил это для себя тем, что из блестящего воина я превратился в никому не нужного калеку. Я перестал их навещать и решил, что у нас хватит сил выбраться из беды самим. У Марички появились новые знакомые. Раз в неделю к ней приходила хорошо одетая женщина, которая никогда не засиживалась дольше пяти минут. Маричка объяснила мне, что стала заниматься рукоделием и это ее заказчица. Деньги, которые Маричка зарабатывала своим трудом, были достаточными, чтобы прокормить нас всех.

Я стал бродить по городу, чтобы как можно больше упражнять ноги, стремясь поскорее сесть в седло. Однажды на улице ко мне подошел церковный служка и сказал, что братья ждут меня, чтобы поговорить о важном деле. Я тотчас отправился к ним и застал обоих вместе, хмурыми и неприветливыми. Они не спросили ни о моем здоровье, ни о моих делах, только мрачно переглянулись, и старший сказал:

«Знаешь ли ты, чем занимается твоя жена?»

Наверно, я побледнел, потому что он продолжал уже не так сурово: «Я вижу, ты изменился в лице, и не буду терзать тебя. Скажу лишь о том, что нам известно и чего мы хотим».

Я сел, потому что ноги мои еще не окрепли, и собрал всю свою волю, чтобы выслушать их спокойно. Старший продолжал: «Ты никогда не интересовался делами церкви, которой мы оба посвятили свою жизнь, и потому попал в нехорошее положение. Тебе, наверно, неизвестно, что у нас появилась новая ересь. Мы мало знаем о ней, потому что еретики строго сохраняют свои тайны, однако рано или поздно все они найдут свой конец на кострах, а имена их, так же как имена их близких родственников, будут преданы вечному проклятию. Нам стало достоверно известно, что твоя жена Марья стала тайно исповедовать новую веру. Если бы не мы, уже сегодня она была бы схвачена и пытана. Но ты наш брат, и у тебя двое маленьких детей. Мы на один день отвели карающий меч, занесенный над вашей головой. Ты должен немедля поговорить с женой, и если утром она не явится в церковь Петра и Павла, где мы ее будем ждать, не отречется от ереси, не покается чистосердечно в грехах и не расскажет все, что она знает о тайнах новой секты, — она будет схвачена и подвергнута пытке как ведьма и еретичка! Теперь иди и сделай так, чтобы твоя жена явилась завтра утром и все нам рассказала — иначе нет у тебя больше братьев, мы отречемся от тебя!»

В ответ на эти слова я улыбнулся и ответил: «Полно, братья! По-моему, вы знаете меня с детства и не раз могли убедится, что испугать меня трудно. Я иду навстречу любой опасности, потому что во мне живет молодость нашего отца, а в вас — его старость! Марья — честная христианка, — но даже если она пожелала перейти в другую веру, которая пришлась ей по душе, я не вижу в этом никакого греха и не буду убеждать ее отступиться. Разве каждый из вас не выбрал себе иную веру, и разве я когда-нибудь вмешивался в ваши дела? Точно так же я не буду вмешиваться в духовные дела моей жены, а если кто-то посмеет ее тронуть — вы знаете, что я неплохо владею мечом. Поэтому я, в свою очередь, советую вам оставить нас в покое и заниматься своими делами».

Я встал и направился к двери, а ноги мои шли легко и свободно. Братья смотрели мне вслед, и я чувствовал на своей спине их тяжелые взгляды.

«Одумайся, Никифор, — сказал старший, — мы даем тебе время до завтрашнего полудня».

Я рассмеялся и вышел.

Я сразу поспешил домой и тут же рассказал обо всем Маричке. Она выслушала меня, и ни одной кровинки не стало в ее лице. А когда я сказал ей о своем ответе братьям, она поцеловала меня, и слезы брызнули из ее прекрасных глаз. «Я знала, что ты не отречешься от меня, милый, — сказала она, — я знала, что нет такой силы, которая нас разлучит. Скажи мне, ты любишь меня, как прежде? Ты веришь мне, как раньше?» Я успокоил ее, как умел, и сказал, что не дам в обиду никому на свете и что пусть она по-прежнему поступает так, как считает нужным. «Милый, — сказала она, — не спрашивай меня сейчас ни о чем. Придет время, и я сама тебе все расскажу. А пока доверься мне без сомнений и знай, что нет для меня на свете ничего дороже тебя и наших малюток!»