Твердыня тысячи копий - Энтони Ричес

Эксцинг решительно кивнул.

– Что ж, трибун, похоже, мы друг друга поняли. В обмен на твое содействие мы позаботимся о том, чтобы торжество правосудия не повлекло за собой излишнего беспокойства.

Павл кивнул и подался вперед, опершись руками о столешницу, как бы собираясь встать. Было ясно, что, с его точки зрения, беседа закончена. Однако парочка, сидевшая напротив, и не собиралась покидать кабинет. Эксцинг нахмурился и знаком остановил начальника гарнизона.

– Есть еще одно дело, трибун. Твое имя мне кое о чем напомнило. Какую-то историю, которую я слышал перед тем, как покинуть Рим…

Павл вежливо качнул головой и откинулся на спинку стула, испытывая внезапный дискомфорт от нового и явно спонтанного поворота.

– Точно, это случилось за день до моего отъезда. Итак, бывший трибун Шестого легиона был найден мертвым. Похоже, сам себе перерезал глотку. В его доме обнаружили также трупы жены, ребенка и ближайших родственников. Все как один зарезаны. Похоже, трибун сошел с ума, пережив всяческие ужасы здесь, в Британии, и уничтожил собственную семью, а затем себя. Очень печальная история, особенно если вспомнить, что ребеночку и двух годиков не исполнилось, да и жена, говорят, уж такая была раскрасавица… Как его звали-то? Квириний, что ли? – Эксцинг сделал вид, будто читает какие-то записи на своей восковой табуле. – Ну да, так и есть: Тиберий Сульпиций Квириний. Успел даже стать сенатором, потому что его отец тоже покончил с собой буквально за несколько недель до трагедии. Ну и семейка. Наследственное это у них, что ли?..

Павл все с бульшей оторопью глядел на человека, который принес столь жуткую весть. Эксцинг тем временем продолжал; его лицо вдруг приобрело отчетливо хищные черты.

– Так вот, после сенатора Квириния осталось нечто вроде дневника, где он сделал несколько чрезвычайно любопытных записей про свою службу в Британии. И самой поразительной из них было признание, что он-де знает имя убийцы трибуна Тита Тигидия Перенна.

Эксцинг закрыл рот, ожидая ответной реакции от Павла. Наконец, не в силах более выносить затянувшееся молчание, тот сказал:

– Но ведь Перенн погиб в сражении. Есть свидетели…

Эксцинг сурово помотал головой.

– Его отец тоже так думал, но тут на свет появился дневник сенатора Квириния. Похоже, что Перенн погиб вовсе не в битве с варварами, пал не славной смертью воина, чей меч обагрен кровью врага, а от руки римлянина. По всей видимости, боясь за свою шкуру, сын сенатора Аквилы исхитрился бежать в Британию, где его и обнаружил трибун Перенн. Мы считаем, что юный Аквила и стал причиной его смерти, желая сохранить в тайне место своего пребывания на этой дальней границе.

Павл поджал губы и крепко задумался.

– Да, но кто возьмется укрывать беглого преступника? Это же гарантированная смертная казнь!

Эксцинг согласно кивнул:

– Причем не только для укрывателя. Любой, кто не донес об изменнике, разделяет его вину. И меру наказания…

Он смерил Павла жестким взглядом. Тон его голоса все отчетливее превращался в обвиняющий.

– Беда в том, трибун, что дневник сенатора совершенно недвусмысленно сообщает о двух тесно связанных фактах. Во-первых, что имя убийцы Квириний сам узнал от другого человека. И во-вторых, что этим другим человеком был ты. Спьяну сболтнул. В ночь после битвы, в которой твой легион утратил своего орла и половину людей. Той самой битвы, в которой и погиб сын префекта.

Павл побелел от потрясения.

– Я сказал ему…

– Да-да?

– Я сказал, будто ходят слухи, что центурион приданной нам когорты ауксилиев убил трибуна еще до сражения…

– И этим центурионом был беглый Аквила?

Павл помотал головой.

– Клянусь богами, этого я не знал. Просто центурион ауксилиев, и все.

– А из какой когорты?

– Кажется, Первой Тунгрийской.

– Ну и с чего ты взял, что этот сотник впрямь убил трибуна? Тоже кто-то сказал?

Павл вскинул глаза, и в его голосе прорезались жесткие нотки:

– Если я отвечу, где гарантии, что ты не сцапаешь хорошего человека?

Эксцинг непринужденно улыбнулся.

– А вот это зависит только от тебя, трибун. Может, и не понадобится вовлекать кого-то еще. Главное, лишь бы нам с коллегой было ясно, где охотиться на беглеца. Понятное дело, при необходимости я хоть всю провинцию возьмусь допрашивать, но ведь это требует времени, того самого времени, за которое преступник может скрыться где-нибудь еще. Тогда кое-кому тоже не поздоровится. Кстати, у тебя ведь большая семья в Гиспании, не так ли?

У трибуна окаменело лицо, на фоне темного дерева столешницы отчетливо проявились побелевшие костяшки стиснутых кулаков. Хищник встрепенулся, его ладонь легла на рукоятку кинжала. Через секунду Павл обмяк в кресле. Судя по всему, начальник гарнизона утратил боевой задор, сообразив, к каким последствиям приведут непродуманные действия.

– Ладно. Мне ничего не остается, кроме как поверить вам обоим на слово, что вы и впрямь будете преследовать только этого Аквилу, а моих верных солдат оставите в покое. – Трибун вздохнул, устало закрывая глаза: все, сдался окончательно. – Во второй когорте ауксилиев служит человек, которого я знаю с детства. Вот этот офицер и указал мне на центуриона, когда закончилась битва. Тунгры сдерживали натиск вдесятеро превосходящего по численности противника дольше, чем мы вообще полагали возможным, выигрывая время, чтобы успел подтянуться резерв. Нам, естественно, хотелось узнать, какой урон они нанесли, вот мы и пошли на холм. Можно сказать, по ковру из трупов. В том месте, где столкнулись обе цепи, тела были навалены в два-три слоя. Рядом стояли офицеры других подразделений, они тоже изумлялись картине побоища, а заодно и тому, что от тунгров хоть что-то осталось. А уж вонь какая… – Он покачал головой, припоминая, что еще несколько дней от одежды несло кровью и фекалиями. – Мимо нас прошел кто-то из тунгрийских сотников, весь в крови, глаза вытаращены, и я заметил моему спутнику, что у этого центуриона аж два меча на перевязи. Он мне и ответил, дескать, уже видел этого человека утром, когда тот стоял над телом трибуна Перенна.

Эксцинг вздернул бровь.

– И все? Он больше ничего не сказал? Никаких подробностей?

Павл горько рассмеялся.

– Да пробовал я его разговорить. Может, и не лежало мое сердце к Перенну, но все же он был римским трибуном, а мне – сослуживцем. Так вот, мой друг лишь усмехнулся и сказал, мол, чем меньше знаешь, тем лучше спишь. И вообще лучше обо всем этом забыть…

Эксцинг кивнул. В его глазах сияли искорки триумфа.

– Да. Совет тем более верный в случае Квириния, раз уж он так и не сумел удержать рот на замке. Ну а сейчас, трибун, вынужден обеспокоить в последний раз. Тебе, конечно, будет нелегко, но учти, что в случае отказа я что есть сил навалюсь и на тебя, и на всех, кто тебе дорог. Как там звали этого твоего друга, м-м?