Поцелуи бессмертных - Екатерина Неволина

Но наступала долгожданная ночь, и все менялось. Теперь он становился королем мира: мог легкой бесшумной тенью скользить во тьме – быстрый и самовластно-смертоносный. Ему нравилось читать в глазах людей мгновенное осознание неминуемой смерти, от которого их зрачки расширялись и застывали, словно вобрав в себя вселенский ужас. Он был их богом – тем, кто распоряжается никчемными жизнями и решает, кому жить, кому умирать. Выпивая их жизнь – глоток за глотком, – он чувствовал не только живую силу крови, но и пьянящее могущество.

Он почти не верил в то, что его могут когда-нибудь разоблачить, – репутация его казалась безупречной, а церковь создавала надежное прикрытие. Он был очень доволен собственной задумкой укрыться за церковной стеной. Бог, без сомнения, оценил бы его чувство юмора.

И он играл, получая от своей игры ни с чем не сравнимое наслаждение.

В замке он пока еще не развернулся в полную силу, время торжества еще впереди. Предвкушение казалось столь же сладостным, как и власть. «Они будут моими! Все они будут моими!» – думал он, глядя на обитателей замка, а пока, прикрыв глаза, словно наевшаяся сметаны кошка, вспоминал как об изысканном лакомстве о крови девчонки-наследницы. О, он только пригубил ее – наслаждение еще впереди, а пока нужно лишь терпеть и предвкушать.

Вот и сегодня он долго бродил по коридорам и комнатам, наслаждаясь своей тайной властью, и покинул замок перед рассветом, чтобы успеть в деревню, в которой у него были кое-какие дела.

Симпатичная вдовушка, присмотренная им несколько ночей тому назад, сама вышла из дома, услышав тихий стук в окно. Грубая крестьянка – не то, что изнеженная баронская дочь, но пока сойдет и это. И он, припав к призывно белеющей в темноте шее, с жадностью пил горячую человеческую кровь.

– Спасибо тебе, господи, что наполнил для меня этот сосуд! – расхохотался он, когда трапеза была окончена, а обмякшее тело крестьянки упало на тронутую первыми ночными заморозками землю.

Вот теперь можно и вернуться к себе. Предстоял долгий день, полный тоскливого напряженного ожидания. Но за днем всегда приходит ночь, и уж тогда наступит его время!

Дни шли за днями. Жизнь замка подчинялась строгому порядку, и поэтому здесь ничего не менялось. Иногда Маше казалось, что она наблюдает из окна поезда за однообразным скучным пейзажем. Вставали в замке довольно рано. Затем нужно было идти на службу в небольшую церквушку, расположенную во внутреннем дворе неподалеку от замка. Здесь отец Давид читал на латыни текст службы, а Маше вместе со всеми приходилось повторять иногда «Амен» и креститься. К ее счастью, обитатели замка, похоже, не отличались излишней религиозностью, да и сам священнослужитель относился к обряду как к формальности, торопясь закончить его как можно быстрее.

Следующим пунктом был завтрак, и Маше удалось договориться, чтобы к столу ей подавали молоко и хлеб. Хлеб, кстати, ничем не напоминал тот, который она ела раньше, – теперь ей казалось, что это было давным-давно, еще в прошлой жизни. Местный хлеб оказался серым, из муки очень грубого помола, с толстой хрустящей корочкой и плотным мякишем. На стол его приносили сразу из печи, поэтому он был еще обжигающе горячим и распространял вокруг себя густой сдобный запах. Кружки молока и горбушки хлеба вполне хватало девушке, чтобы наестся, остальные ели с утра более тяжелую пищу.

После завтрака все расходились по своим делам, и Маша вместе с тетушкой и служанками отправлялись в комнату, где служанки ткали и пряли, а они с леди Роанной занимались вышиванием. Вернее, вышивала тетушка, а Маша, держащая в руках иголку едва ли не впервые в жизни, только пыталась освоить это искусство, безнадежно портя вышивку, которую начинала, видимо, еще настоящая Мария. Впрочем, стоило девушке задуматься, вышивка сразу же начинала получаться лучше, стежки ложились ровно и гладко – видимо, ее пальцы помнили эту работу.

Потом был обед, а после него Маша отправлялась гулять в сад у стен, огораживающих внутренний двор замка. Сад, похоже, носил не столько декоративное, сколь практическое назначение, и среди яблонь и груш то и дело встречались грядки с пряными травами, заросли лука и чеснока. Впрочем, в саду Маше нравилось, тем более что дни, несмотря на раннюю осень, стояли теплые и погожие. Единственное, чего ей не хватало – это компании. Разговаривать с леди Роанной оказалось не слишком интересно, а служанки, среди которых были девушки, близкие с ней по возрасту, в ее присутствии робели и говорили одни глупости. Даже прислуживающая ей Берта пока что пугалась и вздрагивала всякий раз, стоило Маше сделать резкое движение.

Ближе к вечеру, когда солнце уже почти исчезало за горизонтом, приезжал аббат и после краткой молитвы в церкви все усаживались за ужин, после которого следовала неизменная партия в шахматы. Маша, наблюдающая за игрой, видела, что как игрок аббат намного превосходит старого рыцаря, но тянет время, забавляясь с ним, точно сытая кошка с глупой мышью. Заметила девушка и еще одну особенность. Поддразнивая крестоносца, аббат тем временем старался держаться от него как можно дальше. За шахматной доской он всегда сидел на максимальном расстоянии, с выпрямленной, словно окаменевшей, спиной. А однажды, когда владелец замка неожиданно наклонился к своему гостю слишком близко, аббат резко отпрянул, а по его всегда застывшему спокойному лицу пробежала судорога. Все это произошло так быстро, что, похоже, никто, кроме Маши, не обратил на происшествие внимания, да и девушка усомнилась: действительно ли она видела или это всего лишь игра ее собственного воображения. На всякий случай она наблюдала за ним: вдруг с ним что-то нечисто, но аббат больше ничем не проявлял своей странности, и постепенно Маша стала успокаиваться.

Чем дольше она жила в замке, тем больше ей начинало казаться, что все так и было всегда. Она уже поверила в то, что старый рыцарь – ее отец, и прошлая жизнь казалась привидевшимся когда-то сном. Очень странным сном, полным самых невероятных вещей, дать название которым Маша не могла. Она уже начинала сомневаться, что существуют автомобили, и компьютеры, и книги, не переписанные от руки, а отпечатанные в типографии, и яркое искусственное освещение, и подземные туннели, в которых мчатся похожие на чудовищных гусениц поезда… Все это не имело в ее нынешнем языке названия и казалось полузабытой странной сказкой.

Она привыкала к жизни в замке, запоминала имена и расположение комнат, наблюдала за отношениями. Ей нравился грубоватый и простой, но, без сомнения, добрый и честный рыцарь. Его управляющий – сэр Саймон – походил на своего господина. Он сильно хромал на правую ногу, но был готов дни напролет носиться по всему замку, строгим взглядом наблюдая за порядком. И хотя Маша не слышала, чтобы он на кого-либо кричал, при его появлении служанки замолкали и принимались за работу с утроенным пылом и усердием. Как узнала Маша, сэр Саймон был из обедневших рыцарей и ездил со старым бароном в Палестину, где отличился в бою и был ранен столь опасно, что долгое время сомневались в том, выживет ли он вообще.

Изучая замок – не очень старый, построенный всего лишь при деде нынешнего владельца, Маша видела перед собой целый мир. В центре всего было старое здание высотой в пять этажей. На первом этаже располагалась кладовая, на втором – кухня, далее шел этаж, целиком отведенный под приемный зал. Там обитатели замка собирались на обеды и ужины. Над залом были жилые помещения, а на самом верху – комнаты слуг, где девушка еще не бывала, как и в подземной части. Вход на этажи был затруднен. Попадали туда только через особое крыло с винтовыми лестницами – там, где девушка бродила в первый день своего пребывания в замке.