Василий Шуйский - Вячеслав Козляков

Сразу же после смерти царя Бориса Федоровича бояре и воеводы покинули кромский лагерь и возвратились в Москву. «Наречение» на царство царевича Федора Борисовича и его матери царицы Марии Григорьевны, вероятно, произошло без их участия. Бояре князь Федор Иванович Мстиславский, князья Василий и Дмитрий Ивановичи Шуйские должны были лишь подтвердить своей присягой возведение на трон еще одного Годунова. Ничего хорошего воцарение молодого царевича Федора, оставшегося без отцовской опеки, не сулило. Борис Годунов «прикормил» целый клан своей родни, и они немедленно обступили трон, вмешиваясь во все военные, светские и дворцовые дела. Сохранилось известие о какой-то ссоре между «первым клевретом» царствования Бориса Годунова (как назвал его H. М. Карамзин), боярином Семеном Никитичем Годуновым, и главой Боярской думы князем Федором Ивановичем Мстиславским: «Да Симеон Никитич Годунов убил бы Мстиславского, когда б тому кто-то не помешал, и он называл его изменником Московии и другими подобными именами»[156]. Боярская дума, в которой князья Мстиславские и Шуйские остались среди самых важных родов, приняла меры, чтобы уравновесить влияние Годуновых. Воспользовавшись амнистией, полагавшейся в связи с переменами на троне, в Боярскую думу возвратили боярина князя Ивана Михайловича Воротынского и окольничего Богдана Яковлевича Бельского. Речь шла о возможном приезде в Москву из ссылки старицы Марфы, матери царевича Дмитрия, и, вероятно, других Нагих. Однако этому, по слухам, противилась новая царица Мария Григорьевна.

Вместо старицы Марфы снова и снова свидетельствовал о смерти царевича Дмитрия в Угличе в 1591 году боярин князь Василий Иванович Шуйский. Голландец Исаак Масса в «Кратком известии о Московии» сообщал, что бывший глава следственной комиссии в Угличе снова подтвердил официальную версию (заметим, уже после смерти Бориса Годунова). Его речь, обращенная к народу в Москве, в передаче Исаака Массы выглядит очень правдоподобной: «Князь Василий Иванович Шуйский вышел к народу, и говорил с ним, и держал прекрасную речь, начав с того, что они за свои грехи навлекли на себя гнев Божий, наказующий страну такими тяжкими карами, как это они каждый день видят; сверх того его приводит в удивление, что они все еще коснеют в злобе своей, склоняются к такой перемене, которая ведет к распадению отечества, также к искоренению святой веры и разрушению пречистого святилища в Москве, и клялся страшными клятвами, что истинный Дмитрий не жив и не может быть в живых, и показывал свои руки, которыми он сам полагал во гроб истинного, который погребен в Угличе, и говорил, что это расстрига, беглый монах, наученный дьяволом и ниспосланный в наказание за тяжкие грехи, и увещевал исправиться и купно молить Бога о милости и оставаться твердым до конца; тогда все может окончиться добром»[157]. Известие о «речи» князя Василия Шуйского нельзя проверить по другим источникам. Более того, весь жизненный опыт отучил его от опасного «красноречия». Скорее боярин Шуйский обладал даром другого рода: он умел вовремя сказать то, что от него ждали.

Как бы ни влиял своими речами князь Василий Иванович на московский посад весной 1605 года, главное состояло в том, что его поддержка царевича Федора Борисовича не могла быть глубокой и искренней. Сын Годунова должен был внушать такой же страх, как и отец, даже если, по своей молодости, не давал для этого поводов. Однако боярин Шуйский не мог, не потеряв лица, поменять столько раз подтверждавшиеся им показания о смерти царевича Дмитрия Ивановича в Угличе. Возможность воцарения Лжедмитрия сулила князю Василию Ивановичу еще худшую перспективу, так как именно на его показаниях и держалась официальная версия о гибели настоящего сына Ивана Грозного. Шуйский выбрал формально законный путь поддержки династии Годуновых, и его, несмотря ни на что, не было среди тех, кто изначально примкнул к авантюрному сценарию расправы с Годуновыми с помощью «царевича Дмитрия».

Отозванный «тотчас» в Москву ко двору нового царя Федора Борисовича, боярин князь Василий Иванович Шуйский встретил в столице известие о переходе его бывшей армии под Кромами на сторону самозваного «царевича Дмитрия». Решительный шаг был сделан в начале мая 1605 года боярами князем Василием Васильевичем Голицыным и Петром Федоровичем Басмановым, увлекшими за собой служилых людей рязанских и украинных «городов». Позднее безымянный автор «Иного сказания» — одного из самых интересных и полных сочинений о Смуте, оставленных современниками, — пытался оправдать действия воевод, сомневавшихся в том, что простой человек, не царевич, мог решиться на такое дело: «а худу и неславну человеку от поселян, Гришке ростриге, как такое начинание возможно и смети начата?» В том-то и дело, что начать, как оказалось, было можно, а вот продолжение дела «царевича» зависело уже от Боярской думы, которая впервые разделилась под Кромами в своей поддержке Лжедмитрия. Возможно, что на самом деле бояре предполагали «прирожденность» царевича. Вся его история не случилась бы никогда, если бы он не убедил окружающих, что является настоящим сыном Грозного. Однако еще заметнее в действиях думцев был мотив мести возвысившимся Годуновым, попиравшим аристократические рода. Так был сделан выбор в пользу «царевича Дмитрия»: «Да лучше нам неволи по воле своей приложитися к нему, и в чести будем; а по неволи, но з бесчестием нам у него быти же, видя по настоящему времени»[158].

Боярин князь Василий Иванович Шуйский оказался среди тех, кто все равно «по неволи» присягнул царевичу Дмитрию. Ему, горячо убеждавшему москвичей, что несчастного Дмитрия похоронили в Угличе, веры уже не было, когда князья Голицыны, а с ними Басмановы, князья Лыковы, князья Мосальские, Салтыковы, Шереметевы поспешили сформировать новый царский двор во время движения «царевича Дмитрия» от Путивля к Москве. 1 июня 1606 года произошло знаменитое выступление московского посада после чтения «смутных грамот», привезенных Гаврилой Григорьевичем Пушкиным и Наумом Михайловичем Плещеевым. Меньше известно, что адресатами этих грамот были прежде всего бояре князь Федор Иванович Мстиславский и князья Василий Иванович и Дмитрий Иванович Шуйские. Царь Дмитрий Иванович обращался с призывом к ним, стоявшим во главе Боярской думы, и ко всем жителям Московского государства, но все равно это послание не предвещало ничего доброго князю Василию Шуйскому. Царь Дмитрий рассказывал историю своего чудесного спасения в Угличе и упоминал «изменников», которые «вмещали, будто нас великого государя не стало и похоронили будто нас великого государя на Углече в соборной церкви и у всемилостиваго Спаса». Не воспринять эти слова на свой счет бывший глава угличской следственной комиссии, естественно, не мог. Другое дело, что в «смутной» грамоте все списывалось на козни Бориса Годунова. Боярам и воеводам, которые стояли «неведомостию» против царевича Дмитрия (опять случай князя Василия Шуйского), выдавалась индульгенция: «В том на вас нашего гневу и опалы не держим». Их всех приглашали «добить челом» спасшемуся сыну Ивана Грозного и обещали пожаловать выше прежнего: «…и вам, боярам нашим, честь и повышение учиним, а отчинами вашими прежними вас пожалуем, к тому и еще прибавим, в чести вас держать будем»[159].