Игра по чужому сценарию - Наталья Труш

И не только и не столько это убило ее, сколько то, что ее муж поступал как последний аферист. Деньги «в долг», иконы, взятые якобы для реставрации, а на самом деле нагло присвоенные. Тьфу!

Как после этого с ним жить? Как с ним говорить о Достоевском? Как они с ним раньше об этом говорили? Значит, за красивыми словами его пряталась фальшь? «И вообще, о чем я?!!! О каком Достоевском, когда муж мой, которого я считала личностью, умным и порядочным человеком, оказался вруном, аферистом и... как там еще про него написано было? А-а! Лжецом, мошенником и бабником! Ни в чем, конечно, не признался, но ясно, что рыло в пуху. Дядя Рома не обманывается в таких вопросах. И если б слегка надавил, то Шурик лопнул бы, как гнилая слива! Но дядя не хочет давить. Мне оставил этим заниматься. А что я должна сделать? Детей без отца оставить?» – Галя ломала голову над этим вопросом, но в силу своей рассудительности не спешила указать Шурику на порог.

Внутри у нее произошел надлом. Но Галя призвала на помощь свое благоразумие и решила подождать. Она, конечно, не верила ни единому слову своего обормота. Тетки, которые к ней приходили, смотрелись убедительно. А вот Шурик... Шурик выглядел после разговора с дядей как описавшийся пудель. Правда, у дяди Ромы некогда и кое-кто из генералов выглядел не лучше после разноса на ковре, но Шурику, не будь он виноват, бояться было нечего. Дядя Рома любил его, как родного. Любил...

Теперь Шурик мог на елку забраться и чай там пить – уважения дяди Ромы ему не вернуть. Дядю Рому можно надрать только один раз в жизни. Да и то если случайно получится. У Шурика не получилось. Дядя Рома так и сказал племяннице:

– Галчонок, дело твое, и осуждать я тебя не могу – у тебя дети, но паршивец твой в дерьме по самую маковку, и стенгазетке этой я верю больше, чем ему! Ты уж положись на мой опыт. У него правая нога чечетку под столом колотила, когда я с ним беседу проводил. Он же, дурачок-разведчичок, думал, что я не вижу, как он трясется. Галинька, детектор лжи не нужен, чтобы выводы делать. Обгадился зятек! Но! Повторюсь: решать тебе. Одно слово твое – и я ему устрою длительную командировку на Крайний Север.

– Дядя, я решу все сама, – мягко и без нажима ответила Галя. – Но я верю тебе...

И все-таки Шурик умело гнул свою линию, так умело, что Галя скоро если и не поверила ему до конца, то сменила гнев на милость. У него был дар убеждать и доказывать. И хотя до супружеского тела он не был допущен и ночи проводил по-холостяцки на диване в гостиной, свернувшись калачиком, через неделю Галочка не скривилась, когда он всплакнул, вспомнив по случаю историю из своего детства, и ласково сказал ей:

– Вот так все не просто в жизни, бубус...

К счастью, она не знала, что имечко это, которым то ли сусликов, то ли каких других съедобных грызунов называют туземцы в пампасах, от ее благоверного перца слышали все его бессчетные подружки. И плакал он от умиления – кому в жилетку, а кому прямо в бюст с кружевами – легко и непринужденно. Организм такой, слабый. Хоть и мужской вроде.

Но это было все напускное. Так сказать, коммуникабельности ради и для большего к себе расположения. За всеми этими «бубусами», светлыми слезами о босоногом детстве и прочими «сюси-пусями» стоял жесткий и расчетливый Александр Иванович Корытников, и забыть то, что ему устроили вчерашние подружки, он не мог и не хотел.

Немного оправившись от удара, который едва не выбил у него не то что почву – всю его устроенную, размеренную жизнь из-под ног, Шурик для начала сделал предупреждающие звонки Ларисе и Саше. Разговаривал с барышнями четко и без лишних эмоций.

На Сашу разговор произвел огромное впечатление. У нее в голове не укладывалось, что этот еще вчера такой покладистый и мягкий человек, способный сопереживать и искренне сочувствовать, умеет говорить четко, отрывисто, резко, а главное – она услышала в его голосе угрозу.

Саша не дослушала его. Бросила трубку. Потом расплакалась и до вечера ходила с красным носом. Потом позвонила Ларисе, пожаловалась ей на «разведчика Корытникова».

– Ну и что, ты намерена ему простить эти деньги? Да даже не деньги... Саша, то, что он сделал, прощать нельзя! Вот я...

– Лариса, он тебе позвонит тоже, я уверена. И ты будешь, как я, раздавлена. Это не человек. Это танк. Я выхожу из игры...

Шурик позвонил Ларисе вечером того же дня. Без лишних слов он начал давить на нее:

– Ты поступила глупо и очень навредила себе. Ты еще пожалеешь обо всем!

– Я не хочу ничего от тебя выслушивать. – Лариса старалась говорить спокойно, но получалось у нее плохо: внутри все вибрировало от волнения. – Все, что я хочу, – это чтобы ты вернул мне мою вещь!

– Какую вещь? – нагло спросил Шурик.

– Не играй! Публики нет, а я не оценю.

– А я и не играю! – В голосе вчерашнего любимого Шурика зазвенел металл. – Я предупреждаю. И очень серьезно. Если ты еще высунешь свой нос, тебе его оторвут!

Лариса не ответила. Ей было обидно и больно, стыдно и страшно. Не хотелось ничего анализировать. Страшно было вспоминать, как еще совсем недавно этот человек, который сейчас угрожает ей, проникновенно говорил про любовь, и дарил надежды, и не выпускал из своей руки ее руку, и...

Все-все, только б не расплакаться, чтоб этот гад не праздновал победу. Лариса дождалась паузы. Голос у Шурика, кстати, изменился. Похоже, он был удивлен тем, что в ответ не услышал никаких слез, ни ответных угроз, смешных и жалких. Он замолчал, и Лариса ответила:

– Верни мою икону, – и первая положила трубку.

Шурик испытал досаду, замешанную на злости. Все-таки надо было признать, что это была хоть и маленькая, но победа. Не его победа, а ее, Лары Потаповой.

Ночью он позвонил ей раз двадцать на домашний номер. Он звонил, слышал ее «алло?» и аккуратно, чтоб Галя в спальне не слышала ни одного лишнего звука, опускал трубку.

Досада, которую Шурик испытал в разговоре с Ларисой, не испугавшейся его угроз, не давала ему спать спокойно. Нет, он знал, что она испугалась. Но то, что она ничем не показала этого испуга, задевало его сильнее, чем найденный в почтовом ящике «боевой листок». И чувство неудовлетворенности буквально выедало душу, словно кислота, которая разъедает даже лист железа.

Через три дня Лариса обнаружила своего верного четырехколесного друга, который ночевал во дворе, весьма грустным: все четыре колеса у жигуля были проколоты.

Леша Куликов внимательно осмотрел машину, попинал по колесам, посвистел, выругался:

– Это кто ж нас так не любит-то, а, Лариса свет Михайловна? Ладно, Лар, не рыдай только: через два дня я возьму выходной день, найду колеса, переставлю, съезжу в шиномонтаж и все исправлю! Не рыдай только! Лар, и серьезно: тебе помощь нужна?

– Пока нет. Леш, я попробую пока сама, ладно?

Этой ночью ее снова истязали телефонными звонками. Когда в три часа прозвенел первый, Лариса сразу догадалась, от кого он, и, сняв трубку, сказала жестко: