Звонок мертвецу. Убийство по-джентльменски - Джон Ле Карре

— С иностранным акцентом, как у миссис Феннан, — она ведь иностранка, верно? Я тогда еще подумала: вот и объяснение скандальному характеру и истеричности. Иностранный темперамент.

Она улыбнулась Менделю, подождала немного других вопросов, а потом тихо удалилась.

— Корова, — бросила со злостью миссис Ориел, глядя на закрывшуюся за ней дверь. Потом она посмотрела на Менделя. — Надеюсь, то, что вы узнали, стоило пяти фунтов?

— Думаю, вполне, — ответил он.

Когда Мендель вошел, Смайли сидел в кресле и был полностью одет. Зато на его кровати во весь рост с удовольствием растянулся Питер Гиллам, небрежно державший в руке бледно-зеленую папку. Небо за окном потемнело и выглядело угрожающе.

— Входит третий убийца, — выдал театральную реплику «от автора» Гиллам, едва Мендель переступил порог палаты. Тот присел в ногах постели и приветливо кивнул Смайли, который выглядел бледным и подавленным.

— Мои поздравления. Отрадно снова видеть тебя на ногах.

— Спасибо. Только не спеши с поздравлениями. Я слаб, как новорожденный котенок.

— Когда тебя выписывают?

— Точно не знаю.

— И ты даже не спрашивал?

— Нет.

— Лучше поинтересуйся. У меня есть для тебя новости. Пока не разобрался, что именно из них следует, но явно что-то очень любопытное.

— Ну надо же, — сказал Гиллам. — У нас у всех есть новости друг для друга. Просто восхитительно. Джордж просмотрел мой семейный фотоальбом, — он чуть приподнял зеленую папку, — и, представь, узнал старых знакомых.

Мендель был озадачен и даже несколько обижен, словно ему забыли сообщить нечто важное. Но Смайли поспешил успокоить его:

— Я все расскажу вам за ужином завтра вечером. Утром уйду отсюда, разрешат они мне или нет. Думаю, теперь мы знаем, кто убийца, как и многое другое. Давай же, выкладывай свои новости.

Его глаза при этом не блестели торжеством. В них читалось только тревожное возбуждение.

О членстве в клубе, к которому принадлежал Смайли, едва ли стали бы упоминать как об одной из своих почестей те знаменитости, чьими именами полнятся страницы толстенных фолиантов «Кто есть кто». Его основал молодой изгнанник гораздо более престижного клуба «Карлтон-младший» по фамилии Стид-Эспри, которого покарали за богохульство в присутствии архиепископа Южной Африки. Тогда он убедил свою бывшую квартирную хозяйку в Оксфорде сменить дом в тихом квартале Холлиуэлла и стать хозяйкой двух залов в полуподвале на Манчестер-сквер, которые достались ему в наследство от богатого родственника. В свое время клуб насчитывал сорок членов, каждый из которых платил пятьдесят гиней в год. Теперь их остался тридцать один. Хотя отсутствовали устав и секретарь и туда по негласному соглашению не допускались женщины и епископы. Ты мог взять бесплатный сандвич и купить бутылку пива, а мог взять сандвич и не купить ничего. Если ты оставался относительно трезв и не мешал другим членам, никто не обращал внимания, как ты одет, что ты говорил или делал, кого привел с собой. Миссис Стерджон сама не колдовала больше за стойкой бара и не подавала свиные отбивные, но лично следила за порядком и уютом с помощью двух отставных сержантов полка береговой охраны.

Вполне естественно, что большинство членов относились к тому же поколению студентов Оксфорда, что и Смайли. С самого начала было решено — клуб послужит именно этой генерации, состарится и умрет вместе с последним ее представителем. Война нанесла клубу урон. Не стало Джебеди и еще нескольких человек, но никто даже не заикался о приеме новых членов. В притоке денег особой необходимости не ощущалось — помещение теперь принадлежало самому клубу, будущее миссис Стерджон было обеспечено, и заведение легко сводило концы с концами.

Субботним вечером здесь собралось всего с полдюжины членов. На этот раз Смайли заранее заказал трапезу, и для них накрыли стол в малом зале у камина с ярко пылавшими углями. Там они сидели одни за бифштексами из вырезки и кларетом; на улице монотонно шумел дождь. Всем троим мир казался на удивление спокойным и тихим, несмотря на необычное дело, которое свело их.

— Чтобы мой рассказ получился полным и обрел смысл, — начал Смайли, обращаясь главным образом к Менделю, — мне поневоле придется много говорить о себе самом. Как вы знаете, я офицер разведки и был им, кажется, со времен Всемирного потопа, то есть задолго до того, как в наши действия стали вмешиваться политики с Уайтхолл. В те дни нас было мало, и нам плохо платили. После обычной подготовки и стажировки в Южной Африке и Центральной Европе я получил должность преподавателя в одном из университетов Германии с секретной миссией намечать среди немецких студентов тех, которые могли стать агентами. — Он сделал паузу, улыбнулся Менделю и продолжил: — Заранее прошу простить, если придется прибегать к профессиональному жаргону.

Мендель в ответ лишь кивнул с серьезным выражением лица, и Смайли смог продолжить. Он чувствовал, что вещает несколько высокопарно, но не знал, как этого избежать.

— Самое трудное время началось незадолго до последней войны. Ужасный период для Германии, где царила вакханалия нетерпимости. В таких условиях было бы чистым безумием пытаться вербовать кого-то самому. Мой шанс заключался в том, чтобы держаться как можно незаметнее, быть социально и политически бесцветной фигурой, а кандидатов отбирать, чтобы на контакты с ними выходил кто-то другой. Некоторых из них я привозил на студенческие каникулы в Англию, но при этом исключал всякие контакты со своим ведомством, потому что понятия не имел, насколько эффективно работала тогда германская контрразведка. Я не знал, кого из отобранных мной людей в итоге вербовали, и так было лучше для всех — ведь меня в любой момент могли разоблачить.

Но если переходить к самой сути, то начало моей истории относится к тридцать восьмому году. Как-то летним вечером я сидел в своей комнате. Стояла прекрасная погода — теплая и безветренная. О фашизме можно было на какое-то время забыть вообще. Я работал, сидя у окна, в одной рубашке, причем трудился не слишком усердно — уж слишком славный выдался вечерок.

Он сделал паузу, почему-то слегка смутившись, и поболтал портвейн в бокале. На щеках у него выступили два розовых пятна. Он чувствовал себя слегка пьяным, хотя выпил совсем немного.

— Да, продолжим, — произнес он, чувствуя нелепость своего поведения. — Простите, если мысли у меня немного путаются… Так вот, я сидел за столом, когда в дверь постучали и вошел совсем юный студент. Вообще-то ему уже исполнилось тогда девятнадцать, но выглядел он моложе. Звали его Дитер Фрей. Он занимался в моем семинаре, был умненьким мальчиком, к тому же удивительно привлекательным.

Смайли снова помедлил, глядя перед собой. Возможно, его собственное ранение и ощущавшаяся теперь слабость вызвали настолько живое воспоминание.

— Дитер был красивым мальчиком с высоким открытым лбом и непослушной густой черной шевелюрой. Однако нижняя часть его тела была деформирована, поскольку он перенес детский церебральный паралич. Он ходил с тростью, тяжело опираясь на нее при каждом шаге. Вполне естественно, что в небольшом университете Дитер стал известной личностью с налетом байронического романтизма и тому подобного. Немцам вообще свойственна склонность создавать себе юных гениев от Гердера до Стефана Георга — им всегда нужен кто-то, чтобы объявить его великим чуть ли не с колыбели. Но Дитер не позволял излишне возвеличивать себя. В нем жил дух яростного стремления к независимости, безжалостности к себе, который отпугивал любого, кто хотел ему покровительствовать. И этот защитный панцирь он носил не только из-за инвалидности, но и в силу расовой принадлежности, поскольку был евреем. Я так и не понял, каким образом ему удавалось тогда сохранять за собой место в университете. Возможно, руководство не знало о его еврейских корнях, а южный тип лица Дитера при желании можно было отнести, пожалуй, к итальянскому, но мне в это плохо верится. Лично я понял, что он еврей, с первого взгляда.