Наследница из Гайд-парка - Жаклин Нейвин

– Не помню, чтобы я тебя дразнил. Пытался убедить, это было, с помощью лести. – Его проницательные глаза смягчились, но на губах появилась дьявольская улыбка. – Я помню лесть. В этом я был очень искусен. Возможно, потому, что мне это нравилось.

Он оперся рукой о стену, так близко к ее уху, что если бы он отогнул большой палец, то коснулся бы ее.

– Я и сейчас в этом искусен. – Его голос стал тих, как мурлыканье.

– Я в этом сомневаюсь.

– Не слышу уверенности в голосе. Как и тогда, когда ты говорила о своем дорогом муже.

– Мне это не важно, – безразлично произнесла Триста. Но на него она старалась не смотреть.

– Ты отводишь глаза, Триста. Я спрашиваю себя – почему?

– Это не твое дело, вот почему. А теперь, если ты не хочешь скандала, отойди в сторону.

– Ты не будешь устраивать скандал, – уверенно сказал он. – Расскажи мне о своем храбром капитане. Где ты его повстречала?

– В деревне, куда убежала, чтобы избавиться от тебя. Странно, что ты им заинтересовался. Ты совершенно был ко мне равнодушен, когда мне на помощь пришел капитан Фэрхевен, так откуда сейчас этот интерес?

– Капитан Фэрхевен? Ты так его называешь?

– Он был капитаном, – неуверенно пролепетала Триста.

– Да. И его имя было Фэрхевен. Но в постели, в порыве страсти, ты тоже называла его капитаном?

– Я не буду отвечать на этот вопрос.

– Конечно же, не будешь. Не будешь говорить человеку, чье имя ты произносила снова и снова в порыве страсти.

Триста толкнула его в грудь. Она бы ударила его по щеке, если бы могла. Наверное, следовало все же попытаться, поскольку от ее толчка пользы не было никакой. Он насмешливо вскинул бровь.

Роман сказал:

– Прости мою настойчивость, но я просто хочу знать. Дорогая Триста, твои колени сейчас выдали тебя с головой. Они трясутся, как у пони, когда его пускают в галоп. Ты так и не ответила, каким было имя. В конце концов, ты знаешь его?

– Конечно. Эндрю.

– Эндрю. Ты назвала в честь его своего сына.

– Я назвала сына в честь отца – что тут необычного?

– Ты звала его Дрю? Нет, не гляди за мое плечо. На этот раз никто не придет тебя спасти.

– Ты говорил, что оставишь меня в покое. – Ее голос звучал жалобно, почти отчаянно. – Я ничем не заслужила такого отношения.

– Нет, заслужила. Ты лгала. – Он сделал шаг ближе. – Должен сказать, я очень интересуюсь этим человеком, капитаном Эндрю Фэрхевеном. И еще больше – почему ты не хочешь о нем говорить даже этим сочувствующим матронам, которые просто обожают романтические истории.

– Это не секрет. Он был моим мужем. Его потеря для меня до сих пор очень болезненна.

– Для человека в горе ты чересчур сердита. От горя, моя дорогая, у людей отвисают вниз уголки рта – а у тебя губы побелели, до того ты их сжала. В глазах должна быть грусть, а не ярость. Люди становятся мягкими, бледными, а ты вся полна огня и прямо переливаешься всеми цветами радуги. Посмотри на свои щеки! Но больше всего, дорогая Триста...

– Прекрати меня так называть!

– ...человек лишается сил, сгибается и чувствует себя подавленным, оплакивая потерю близкого. А у тебя при упоминании о муже начинают дрожать колени, и это выдает тебя с головой.

– Ты просто помешался на моих коленях!

– Не только на коленях, дорогая, на лодыжках и – о! – на твоих ногах. Я отчетливо помню грациозную линию твоей ноги и аккуратные маленькие ступни. Мне нравилась и твоя талия. Она была такой тонкой, что это меня просто изумляло. И я любил твои плечи. Любил осанку... Да, я был совершенно помешан на всем этом. У тебя была восхитительная спина, а на твою шею можно было смотреть часами.

Триста несколько секунд лишь разевала рот, не в силах произнести ни звука.

– Ты развращенный.

– А, – произнес он улыбаясь, – так ты помнишь и это. Да, я был развращенным, но тебе это нравилось. Скажи мне, капитан Эндрю Фэрхевен был изобретателен в постели?

– Не говори о нем. Ты отвратителен.

– Как замечательно ты изображаешь негодование! Я очерняю его память?.. Но каждый мужчина хочет, чтобы его любящая жена помнила, как непревзойден он был в постели, так что, поверь мне, мы не оскорбим его. Ну а теперь скажи мне: он знал, как следует дотрагиваться до тебя, чтобы ты начала часто дышать и бормотать бессвязные слова, поскольку ты так теряла разум, что была не в состоянии логично мыслить?

Она глядела на него молча. Роман был убежден, что это из-за того, что она потеряла дар речи. Это польстило ему, и он продолжал:

– Ты пускала ногти в его спину? Думаю, полученные от тебя шрамы я буду носить вечно. И укусы – Боже, я словно чувствую эти острые маленькие зубки, вонзающиеся в мои плечи, когда ты теряешь над собой контроль!

– Хватит, – произнесла Триста. – Ты...

– Да, развращенный, я знаю. Ты помнишь...

– Нет! – резко выкрикнула она так громко, что это его удивило.

Только тут Роман подумал, что он делает. И зачем это ему надо? Он замолчал. Триста смотрела на него со злостью.

– Нет, Роман. Остановись. Я не помню. Ничего. И не хочу помнить.

Он поднял голову, чтобы не ощущать ее духи. Впрочем, не только духи, но еще и какое-то магическое влияние, и ее образ, и память о том, что у них было, и невыносимость непреодолимого желания.

Он сделал шаг назад, чувствуя себя отвратительно. Она лгала ему. Она лгала. О капитане Эндрю Фэрхевене. Но хуже всего было то, что она яростно защищала своего мужа и вряд ли стала бы столь же яростно защищать его.

Он возненавидел капитана Фэрхевена. Для Романа не играло роли, что он не знал его, не имело значения, что его ненависть была бессмысленной и этот человек ничего ему не сделал. Важно было только то, что этот человек женился на Тристе и имел от нее ребенка.

Это причиняло такую боль, что Роман с силой вдохнул, и именно в этот момент собственной слабости он услышал шелест юбок и легкий ветерок на своей горячей щеке. Триста уходила, и он не стал ее задерживать.

Но его мысли продолжали крутиться вокруг одного и того же. Эндрю Фэрхевен. Капитан... морской капитан, армейский капитан? Кто он? Почему Триста так таинственно держится? Из-за того, что она его сильно любила и переживает его потерю? Нет. Что-то здесь не так. Он знал ее достаточно хорошо – свое горе она явно изображала.

Шестое чувство подсказывало ему, что здесь скрыта какая-то тайна, какой-то глубоко спрятанный секрет – и очень, очень важный. И черт побери, он собирался узнать, что это был за секрет!

Мэй тихо рассмеялась, наблюдая за играющим Эндрю, и подивилась воображению мальчика. Какое-то время он прыгал, затем принялся за сооружение из подручных материалов домика для игрушечной лошадки. Три остальные лошадки стояли в разных местах ковра – им уже выпала своя доля приключений и разговоров друг с другом.