Великий страх - Роксана Гедеон

Король подписал еще несколько документов и отпустил женщин. Те, радостно размахивая бумагами, присоединились к своим подругам, но радость их длилась недолго. Подруги громкими возгласами выразили им свое негодование, предположив, что король с королевой их подкупили, и заявили, что не вернутся в Париж с одними пустыми подачками. Из окна я видела, как ту самую Мадлену Шабри повалили на землю и едва не растерзали. Послышались разъяренные крики:

– Голову Австриячки – на пику!

– Надо задушить ее и сделать кокарду из ее кишок.

– Она одна – причина всех зол, от которых мы страдаем. Ее надо убить, четвертовать!

– Вырвем у нее сердце и закусим им! Отрежем ей голову, сварим ее порубленную печенку!

Все это было настолько чудовищно, что я не верила, что это говорят французы и француженки. Да и были ли они таковыми? Мы были окружены дикарями, людоедами. Королева слушала все это, не произнося ни слова, а я переживала жгучий стыд за то, чему стала свидетельницей.

На угрозах все не закончилось. Какой-то простолюдин из толпы, то ли случайно, то ли из злого умысла, выстрелил и прострелил руку господину Савоньеру, лейтенанту гвардии. Гвардейцы, не церемонясь, дали ответный залп и убили двух человек. Тогда мятежники открыли беспорядочную стрельбу, и два гвардейца упали с лошадей.

– Какой кошмар! – воскликнула я, дрожа от гнева. Разве могла я себе представить, что здесь, в этой роскошной колыбели рококо, в обиталище нескольких королей Франции, увижу подобные ужасы?

К толпе, стоящей за воротами, прибывали люди из квартала Сент-Оноре. У них были пушки, и они наводили их жерла на дворец. К счастью, лил проливной дождь, и огонь, который подносили к фитилям, все время гаснул, а подмокший порох не вспыхивал. Оставив это занятие, чернь принялась ловить лошадей двух раненых гвардейцев. Поймав их, люди буквально живьем принялись разрывать их на части, набрасывались на сырые куски и, подобно дикарям, жрали их – более мягкого слова для описания этого зрелища я не могла подобрать.

В эту минуту послышалась мелкая барабанная дробь, и офицер, распахнув дверь, доложил королю:

– Сир, генерал де Лафайет с гвардией вступил в Версаль.

– Мы спасены, – прошептала я, переводя дыхание. Королева молчала, не в силах преодолеть своей неприязни к Лафайету.

Была половина седьмого вечера 5 октября 1789 года.

4

Где-то в первом часу ночи я вышла в Мраморный двор, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха. Я не надеялась, что смогу уснуть в такую ночь.

Много часов после появления господина де Лафайета во дворце одна депутация сменялась другой. Требования были все те же: хлеба, мяса, Декларации и возвращения короля в Париж. Людовик XVI согласился на все условия, кроме последнего. Мятеж, казалось, был успокоен, но, к всеобщей тревоге, толпа, собравшаяся у ворот, не расходилась. Конечно, она значительно поредела и уменьшилась, но основное ядро все так же держало Версаль в кольце. Король, смертельно уставший король, узнав, что бунтовщики не желают идти по домам, только махнул рукой: «Ну и черт с ними, раз не желают уходить, то пускай остаются». И вдобавок из своего упрямого человеколюбия, в котором, вероятно, решил упорствовать до конца, Людовик XVI запретил своим гвардейцам стрелять. Я все время думала, для чего же они тогда – для парада?

Ночь была прохладная, но дождь прекратился. Терзаемая мрачными предчувствиями, я медленно прошла к Малым конюшням. Здесь тоже бродили какие-то оборванцы. Прислушавшись, я поняла, что они стерегут короля, говоря: «Надо помешать дворцовой собаке удрать!»

Ярость переполняла меня. Резко повернувшись, я зашагала назад, к дворцу. У главной решетки все так же стояли люди. Пылали костры, на которых они что-то жарили. Оборванки пытались заигрывать с гвардейцами, чтобы перетянуть их на свою сторону. Остальные хохотали, шутили, ели, пили, чокались и танцевали в грязи.

Встревоженная, я быстро стала считать гвардейцев, которые несли караул. Лафайет привел тридцать тысяч войска, но где же они, эти тысячи? Я едва могла насчитать восемьдесят человек, да и то мне было прекрасно известно, что на них нельзя положиться. Полного доверия заслуживали лишь королевские лейб-гвардейцы, но они сегодня по приказу короля ушли в Рамбуйе, и их осталось в Версале, может быть, всего пятнадцать. Фландрский и шотландский полки тоже были отосланы. Стало быть, вся надежная охрана состоит из двух десятков гвардейцев? И это против сотен мятежников? Какое предательство!

Какой-то офицер подошел ко мне, чуть приподнял шляпу.

– Вы хотите уехать, мадам?

– Нет-нет, – сказала я поспешно, узнав в офицере того самого дворянина, что утром привез в Версаль известие об опасности и взял на себя миссию разыскать короля в Медоне. – Боже мой, сударь, неужели вы не видите? Кто охраняет нас, короля и королеву? Где Лафайет? Где его гвардейцы? Спят в казармах?

– Лафайет, насколько мне известно, в Собрании.

Я замолчала, видя, что он тоже обеспокоен и не может меня утешить. Полыханье пламени освещало двор, я наблюдала, как какая-то полуголая девица с саблей в руке снова и снова пытается заигрывать с национальными гвардейцами. Те не очень-то и сопротивлялись.

– Вы посмотрите на этот сброд! – воскликнула я в бешенстве. – Разве они будут нас защищать? Что касается меня, то я доверяю только лейб-гвардейцам!

– Вам лучше уйти, – тихо сказал офицер. – Ваше имя известно этим фуриям, они вас ненавидят.

– Не больше, чем я их, сударь, уж в этом будьте уверены.

– Пойдемте, я провожу вас.

Я подчинилась, пытаясь вспомнить его имя. Маркиз де Лескюр? Да-да, именно так. Он служил под началом Эмманюэля, он из фландрского полка.

– Мадам, кто охраняет королеву?

– Никто. Вернее, какой-то офицер.

– Один?

– Да. Его зовут Тардье дю Репер.

– Неужели он всего один?

– Да, говорю же вам! – воскликнула я сердито. – По-вашему, мы можем еще на кого-то надеяться?

– Я стану рядом с Тардье.

Удивленная, я взглянула на него повнимательнее. Он был невысокий и стройный, но сильный и так хорошо сложенный, как это бывает только у аристократов. Он показался мне человеком, прекрасно владеющим оружием, настоящим военным.

– Вы уже дважды показали свое мужество, господин де Лескюр. Вы так смелы?

– Речь идет не о смелости, а о долге. Дело дворянина – умереть за королеву. Судьба предоставляет мне возможность исполнить свой долг.

Он сказал это так холодно, что его слова не прозвучали высокопарно. Он сделает все, что в его силах, и даже больше. И у меня на сердце стало спокойнее.

– Благодарю, благодарю вас, маркиз, – взволнованно проговорила я, когда мы остановились у внешней двери малых покоев Марии Антуанетты. – Я уверена, королева будет так же горячо благодарна вам, как и я.