Проклятие валькирии - Елена Счастная

— Верно, Радвальду понравилось бы, — едко бросил идущий рядом Эйнар. — Жаль только, что ты нас заставил слушать. Видно, капля меда поэзии была очень уж мала.

Скальд осклабился в ответ:

— Уж побольше той капли ума, что чудом затерялась в твоей башке.

Эйнар нехорошо сощурился, но продолжать перепалку не стал. Только нахмурился. Обычно в тех случаях, когда не мог подобрать слов для достойного ответа, он переходил к языку кулаков. Но не здесь. Еще не хватало, чтобы они сцепились на священной земле. Ингольв на всякий случай пошел между ними. Знать, недалеко тот час, когда эти двое хорошенько намнут друг другу бока. Уж лучше бы им это сделать на празднике — в поединке для развлечения. Может, порастратили бы пыл.

Первыми в храм вошли Радвальд и Сиглауг. За ними — сыновья. Ингольв — последним из них. Он окинул взглядом стены, увешанные щитами и гобеленами, добытыми в походах. У подножий исполинских фигур богов, сидящих в высоких креслах, лежали дары: ведь с ними надо делиться по совести, если смог вернуться в целости и раздобыть богатств. Это их заслуга тоже. Боги встретили неизменным молчанием и тяжелыми взглядами. Верховный — Один, щедро украшенный золотом, восседал прямо напротив входа в святилище. Ингольв невольно обратился к нему, как только увидел перед собой. Странно было просить о милости и помощи в бою, чтобы остаться целым, когда жизнь зависит всего-то от рыжей девчонки, которая горазда вляпываться в неприятности. Уж сколько раз за эту зиму она ругалась с остальными рабынями. Сколько раз доводила Ингольва до белого каления. И с Мерд вовсе не пыталась найти общий язык, прекрасно зная, что та скоро станет его женой. Обычно тихая и покладистая, временами она превращалась в фурию. А коли начинала злиться, то вспыхивала гневом. Лейви смолк и еще немного пошевелил губами, словно подбирал более удачные строки. Но, качнув головой, верно, решил, что и это вполне неплохо.

— Верно, Радвальду понравилось бы, — едко бросил идущий рядом Эйнар. — Жаль только, что ты нас заставил слушать. Видно, капля меда поэзии была очень уж мала.

Скальд осклабился в ответ:

— Уж побольше той капли ума, что чудом затерялась в твоей башке.

Эйнар нехорошо сощурился, но продолжать перепалку не стал. Только нахмурился. Обычно в тех случаях, когда не мог подобрать слов для достойного ответа, он переходил к языку кулаков. Но не здесь. Еще не хватало, чтобы они сцепились на священной земле. Ингольв на всякий случай пошел между ними. Знать, недалеко тот час, когда эти двое хорошенько намнут друг другу бока. Уж лучше бы им это сделать на празднике — в поединке для развлечения. Может, порастратили бы пыл.

Первыми в храм вошли Радвальд и Сиглауг. За ними — сыновья. Ингольв — последним из них. Он окинул взглядом стены, увешанные щитами и гобеленами, добытыми в походах. У подножий исполинских фигур богов, сидящих в высоких креслах, лежали дары: ведь с ними надо делиться по совести, если смог вернуться в целости и раздобыть богатств. Это их заслуга тоже. Боги встретили неизменным молчанием и тяжелыми взглядами. Верховный — Один, щедро украшенный золотом, восседал прямо напротив входа в святилище. Ингольв невольно обратился к нему, как только увидел перед собой. Странно было просить о милости и помощи в бою, чтобы остаться целым, когда жизнь зависит всего-то от рыжей девчонки, которая горазда вляпываться в неприятности. Уж сколько раз за эту зиму она ругалась с остальными рабынями. Сколько раз доводила Ингольва до белого каления. И с Мерд вовсе не пыталась найти общий язык, прекрасно зная, что та скоро станет его женой. Обычно тихая и покладистая, временами она превращалась в фурию. А коли начинала злиться, то вспыхивала гневом мгновенно. Словно кто-то ее подогревал. И тогда лишь Гагар странным образом умел ее угомонить. Может, он взывал к ее благоразумию. Или напоминал о чем-то, что останавливало ее на пути, который непременно привел бы к наказанию. И только боги знают, что в таком случае стало бы с Ингольвом.

Но как бы то ни было, в бою поможет Один. И сын его Тор, почитаемый едва ли меньше отца.

Сиглауг поднесла жертвы Фригг и Фрейе, как главным хранительницам семей. Вознесла молчаливые молитвы, но по ее лицу можно было догадаться о каждом слове. Для Сиглауг не было ничего важнее благополучия в ее доме. Но и к Одину она обратилась, испрашивая покровительства для мужа и сыновей.

Как только закончили обходить фигуры богов все из семейства конунга, внутрь начали заходить остальные гости. По старшинству и почитаемости среди родичей. Уселись на скамьи по обе стороны от кресла конунга все прибывшие на праздник бонды и хевдинги. Отдельно разместились женщины во главе с Сиглауг.

Ингольв, сторонясь братьев, с которыми без необходимости старался не слишком много разговаривать, сел подле Эйнара и Лейви, которые до сих пор дулись друг на друга, однако держались рядом.

Во дворе храма уже зарезали бычка и внесли чашу с его кровью в святилище, поставили рядом с железным несомкнутым кольцом, что было врезано в жертвенный стол напротив фигуры Одина. Его покрывали руны, и на нем произносили самые нерушимые клятвы.

Радвальд, нынче еще более серьезный и задумчивый, чем обычно, подходил к каждому изваянию богов, кропил их кровью из жертвенной чаши и обращался за благословением, помощью в грядущем бою и на всех дворах, которые вынуждены покинуть воины.

После он развернулся к людям и взмахнул прутом: капли крови упали на одежду и лицо. Инголье поборол первое желание стереть их. Радвальд щедро сбрызнул всех, не переставая то славить богов, то бормотать почти неразборчиво что-то похожее на заклинания или даже песню, что пела вельва, придя в Скодубрюнне. Никто не смел и звука лишнего произнести во время того, как конунг обходил храм. И лица людей все больше разгорались вдохновением.

Наконец Радвальд замолчал и опустил руку с блестящим от крови прутом.

— Большую жертву вознесли мы Одину, всем асам и ванам, — заговорил он, все больше сбрасывая отрешенность. — Теперь удача не покинет нас, море будет спокойно и мечи наши с топорами будут остры, а щиты крепки. Родят наши поля щедро и не оскудеют пастбища. Теперь пришла пора возрадоваться приходу лета, Сумарсдагу, его предвещающему! Мой дом и двор нынче открыт для всех вас.

Выслушав Радвальда и поддержав его одобрительным гомоном, люди начали вставать с мест и друг за другом обходить тех богов, к кому тоже хотели бы обратиться. А во дворе поместья, в ожидании гостей, верно, уже вовсю готовились к пиру. Бурлили на огне котлы с ягнятиной, которую готовили лишь по праздникам, рабы накрывали столы. Гулянья будут продолжаться до утра.

Ингольв скоро вышел из душного храма. Надышали гости, нагрели воздух — а снаружи струилась между деревьев прохлада только начавшегося лета. И день под стать празднику выдавался ясный. Вечернее небо хранило остатки солнечного тепла и скупо лило затухающий свет на священную рощу. Бледными лохмотьями висели на деревьях истлевшие останки давних жертв. И сочилась кровью — новая.

Помалу остальные покидали храм и так же, как Ингольв, на миг задерживались на пороге и делали глубокий вдох, наслаждаясь свежестью, что доносил ветер от моря. Становилось шумно. Вереница людей уже потянулась обратно к поместью, светясь ручейком огней на тропе. Но легкое смятение пронеслось от самого ее начала, и скоро достигла тех, кто еще не успел к ней присоединиться.