Седьмой круг ада - Игорь Болгарин

– Ну при чем тут вы! – недоуменно возразила Наташа, понимая, что Красильникову тяжело и хочется выговориться.

– При чем?.. При том… что мог бы и эшелон здесь, возле Тоннельной, остаться, и Колька с Митрий Митричем были бы живы, и Павел не сидел бы в Севастопольской крепости… Все могло бы быть по-другому… если бы я, старый, стреляный воробей, Николая на операцию не взял…

Красильников несколько раз глубоко затянулся и ответил на молчаливый вопрос Наташи:

– Нет, парень он был хороший. А вот на нервы жидковат. Сдали нервишки, когда увидел столько казачков недалеко от себя. Ему бы затаиться, а он бежать. Я так думаю, нервишки не выдержали, а может, хотел патруля от нас отвлечь. Теперь не узнаешь. Убили его. А когда обыскали, нашли кусок бикфордова шнура. Тут все и началось… Не успел проскочить: ранили меня. Затаился, жду… До сих пор не пойму, как уцелел. Казачок один возле меня так близко стоял, что я его рукой за сапог мог потрогать. А не заметил. Или не захотел заметить. Поразмыслил здраво, что если он сейчас попытается в меня стрельнуть, то еще неизвестно, как оно в конце концов обернется. А уж что я задорого жизнь продавать буду, это он хорошо смекнул. Понятливый, одним словом, казачок выискался. Он живой – и я живой, хотя еле выкарабкался. А Митрий Митрича убили. Уже верстах в десяти от железки… – Красильников сокрушенно махнул рукой:

– Что толку старое вспоминать. Надо думать, как дальше жить. Раз Кольцов в Севастополе, стало быть, и нам теперь там, в Севастополе, надо загадку разгадывать. Значит, туда и добираться. – И вопросительно посмотрел на Василия Воробьева.

Но Воробьев сосредоточенно глядел себе под ноги и молчал.

Сказала Мария:

– Как ни крути, а сухопутьем вам до Севастополя не добраться. Морем тоже рисково. Но если морем, то хоть шанс какой-то есть. И то не до самого Севастополя, конечно, а хоть бы до мыса Опук или до Такыла. Это недалеко от Керчи. Хоть бы туда. Так, Вася?

– Мария дело говорит, – помедлив немного, сказал Воробьев, не поднимая, однако, взгляда. – Рыбаки говорили, от Керчи до Феодосии побережье пустынное, беляков нет. Туда и надо править. А дальше до Севастополя – как бог даст…

На том и порешили.

Весь следующий день Красильников и Воробьев готовили для дальнего плавания баркас: шпаклевали, смолили, подкрашивали, ладили керосиновый движок. Женщины готовили еду. Как только стемнело, вышли в море…

Луна, плавно переваливаясь в небе, время от времени скрывалась в тяжелых облаках. И тогда черноту ночи разрывали далекие молнии. Они на мгновение выхватывали из темноты волны, похожие на горные хребты, сдвинутые землетрясением. А по ним, то проваливаясь вниз, то вскарабкиваясь на волну, как на отвесную гору, шел похожий на щепку баркас… Безудержные потоки кипящей пены захлестывали его, угрожая затопить. У руля бессменно стоял Воробьев. Наташа и Красильников почти без передышки вычерпывали воду.

Далеко за полночь ветер начал стихать, волны становились пологими, по ним уже не гуляли белые барашки.

Рассвет застал их в виду Таманского полуострова – низкие его берега показались далеко по правому борту.

Светало быстро, и идти дальше к берегу стало небезопасно: совсем без охраны керченское побережье белогвардейцы вряд ли оставили… Решили переждать день на плаву.

Когда берега Тамани опять скрылись из виду, бросили якорь. Стали ждать вечера. Воробьев достал из ящичка хлеб, брынзу, пирожки с тыквой, почистил тарань и налил всем из жестяного анкерка по кружке воды.

За полдня ни к крымскому берегу, ни обратно не прошло ни одно судно. Несколько раз неподалеку от баркаса выныривали дельфины и на глазах утомленных качкой и ожиданием людей затевали свои веселые игры. Потом и они исчезли. Над баркасом висела унылая тишина, нарушаемая лишь посвистом ветра и глухими, мерными ударами волн о деревянную обшивку.

Глядя в воду на песчаное дно, Наташа наблюдала за ленивым движением водорослей и легким полетом полосатых рыбок. Они то степенно плавали среди колышущейся зелени, стремясь не очень выдвигаться на песчаные прогалины, то вдруг резко шныряли в разные стороны – и какое-то время их не было видно. А потом снова собирались в поле зрения Наташи и продолжали свой неслышный, неторопливый полет.

– Какая красота! – сказала Наташа, показывая мужчинам на морское дно. – И так хорошо все видно!

– Мелководье, – вздохнул Воробьев. – Обычно тут каждый год землечерпалки дно углубляли, а последние три года – никто и ничего! Еще пару лет, и здесь не то что путный какой корабль, фелюга не пройдет.

– Ну это вряд ли! – заверил его Красильников. – Очистим от белой нечисти землю, а там и за морское дно возьмемся. Ленин цену Азовью знает.

Постепенно солнце клонилось к вечеру. Вот оно перестало слепить, налилось багрянцем, устало прилегло на синий морской горизонт, окунулось в воду. Не ожидая, когда совсем стемнеет, выбрали якорь. Часа через два пути послышался нарастающий грохот волн. Сквозь облака проглянула истерзанная луна, осветив на мгновение совсем близкий и крутой берег, обрамленный белопенной полоской прибоя.

Воробьев, круто переложив руль, повел баркас вдоль берега. Зорко вглядываясь в его извивы, высмотрел наконец то, что искал, – заросли камыша. Чиркая днищем о песок, раздвигая бортами высокие погромыхивающие стебли, баркас медленно шел вперед, и шумы прибоя постепенно удалялись.

Причалив к берегу, Воробьев сторожко прислушался, осмотрелся вокруг. Красильников ловко спрыгнул на песок, помог выбраться из баркаса Наташе.

– Ну, разобрался, где мы? – с легкой усмешкой, вместе с тем, не скрывая опаски, спросил Воробьева Красильников.

– А чего тут разбираться? Тут и дите малое поймет! Вон, гляди, – Воробьев показал вправо на мигающий вдали огонек, – то Чаудинский маяк. А слева – во-она – гора Опук. Пеши отсюда до Феодосии верст сорок, а то и поболее. Дорога – верстах в пяти. Так вы маяк все время держите по левой щеке, а сами поближе к бережочку.

Они поблагодарили Воробьева, торопливо попрощались и канули в темноту.

Где-то через час почувствовали под ногами твердую почву. Это была дорога. Зашагали быстрее. И вдруг услышали далекий, приглушенный крик. Похоже, голос принадлежал Воробьеву. Остановились.

Вскоре запыхавшийся Василий возник перед ними.

– Насилу догнал, – утирая с лица пот, сказал он и, предупреждая расспросы, объяснил: – Домой мне возвертаться никакого смысла – не сегодня-завтра беляки в армию замобилизуют…

– А как же Мария? – неодобрительно спросил Красильников. – Подумает, чего доброго, что потонул.

– Мария – жена рыбацкая, привыкла ждать, не хороня до срока. Потом передам ей с оказией, что да как.

– А баркас? Поди, не богач!

– А что баркас? Я его притопил, никто без меня не тронет. – Воробьев засмеялся, потом коротко, испытующе взглянул на Красильникова: – Значит, так. Науку вашу большевистскую я, конечно, еще не превзошел, это верно. Разберусь погодя. А что с беляками каши не сварю, давно понял. Вот и получается: если мне с кем и по пути, так только с вами!