Драма в кукольном доме - Валерия Вербинина

– А почему, собственно, я должен вас подозревать, милостивый государь? – спросил следователь. – Разве у вас есть хоть какой-нибудь мотив для убийства?

– Ну, я думал… – начал Иван Николаевич и осекся. – Да что мотив – разве его трудно изобрести? Я, например, дружен с Сергеем Георгиевичем, он ненавидит свою мачеху, вдруг я по дружбе решился его от нее избавить?

Дмитрий Владимирович не выдержал и расхохотался. Услышав его смех, учитель вздрогнул и даже как будто немножко втянул голову в плечи.

– Ну да, ну да, ведь в жизни любой способен сделать другу одолжение, которое приведет на каторгу, – сказал следователь, когда перестал смеяться. – Успокойтесь, Иван Николаевич. Могу заверить вас своим честным словом, что я вам не враг, а просто хочу – и должен – разобраться. Мне любопытно ваше мнение о случившемся, потому что вы лицо незаинтересованное и с семьей Киреевых почти не связанное.

– Мнение? По-моему, я уже его высказал, когда мы сидели у Сергея Георгиевича. И простите меня, Дмитрий Владимирович, но мне кажется, что вы чего-то недоговариваете… Я читаю газеты, которые сейчас только и живут уголовной хроникой, и нигде не сообщалось, что в Царскосельском уезде найден труп Натальи Дмитриевны Киреевой, убитой при загадочных обстоятельствах.

– Верно, – кивнул следователь, – потому что труп еще не найден.

– Тогда почему вы…

– Есть косвенные улики, указывающие на преступление: найденная в лесу разорванная и окровавленная перчатка, пятна на снегу, похожие на кровь, а еще следы волочения тела.

– О! – только и мог сказать пораженный Иван Николаевич. – Но как же… но кто же…

– Чрезвычайно интересный вопрос, и я бы тоже хотел узнать на него ответ.

– Какое-нибудь дикое животное?

– Которое тащило добычу к реке, чтобы было чем запить обед?

– Вы ничего не говорили про реку, Дмитрий Владимирович.

– Почему же? Я вам только что сказал.

Учитель нахмурился:

– А когда…

– В понедельник, после часу дня. Точнее время установить невозможно.

– Какое счастье, что почти весь понедельник я был занят в школе, – с подобием улыбки проговорил учитель.

– Я уже сказал вам, Иван Николаевич: вас никто ни в чем не обвиняет.

– Ну обвинить-то меня будет трудно, потому что у меня есть свидетели и потому, что я ее не убивал. А если бы я сидел дома, взаперти? Что бы вы тогда сказали? Дело-то грязное, и не притворяйтесь, милостивый государь, что вы этого не понимаете. Кого вы станете обвинять? Георгия Алексеевича, в гости к которому ездит баронесса Корф? Его любовницу, которая носит тысячные платья? Согласитесь, Дмитрий Владимирович, я все-таки имею некоторое право беспокоиться…

Тут следователь подумал, что он все-таки переоценил Ивана Николаевича и что если тот и выбивался за отведенные его званию рамки, то ненамного. Маленький человек, объятый большим страхом, – что может быть скучнее этого зрелища?

– Вы не раз бывали у Киреевых до того, как Наталья Дмитриевна исчезла, – сказал Бутурлин. – Угрожал ли ей кто-нибудь? Между ней и ее мужем существовали неприязненные отношения? Или, может быть, вам известно что-то, что имеет отношение к случившемуся?

– Вы так говорите, как будто они делились со мной подробностями своей частной жизни, – проговорил учитель с неудовольствием. – Они казались вполне дружной семьей… то есть Наталья Дмитриевна прилагала усилия, чтобы все выглядело именно так.

– Скажите, Иван Николаевич, вы знакомы с Марией Максимовной Игнатьевой?

– Нет.

Но следователь уловил колебание в голосе свидетеля – и не замедлил обратить внимание на это обстоятельство, равно как и на оговорку «тысячные платья», которая указывала на то, что учитель как минимум видел госпожу Игнатьеву вблизи.

– Подумайте как следует, Иван Николаевич, – веско промолвил Бутурлин. – Если я выясню, что вы сказали мне неправду – а я обязательно это выясню…

– Ну да, ну да, ну да, – заторопился учитель, нервно ероша волосы. Он сделал несколько шагов по комнате и остановился у окна, глядя на простирающиеся за ним ряды надгробий. – Послушайте, я видел эту даму всего один раз. В воскресенье, когда я шел к Киреевым, она подошла ко мне, назвалась и попросила передать Георгию Алексеевичу записку.

– О содержании записки вы, разумеется, не осведомлены?

Иван Николаевич побагровел:

– Милостивый государь! Мне кажется, вы принимаете меня за… за…

– Иван Николаевич, я всего лишь следователь, – вздохнул Бутурлин. – Вы просто не поверите, как часто нескромность или излишнее любопытство облегчают нам жизнь и помогают найти преступника.

– Простите, что разочаровал вас, – отозвался Митрохин, скривив рот в подобии улыбки, – но я не приучен читать чужие письма. Даже если бы записка не была в заклеенном конверте…

– Ах вот как?

– Я и тогда не стал бы ее читать.

– Скажите, Иван Николаевич, вы передали записку по назначению?

– Да, улучил момент, когда Натальи Дмитриевны не было рядом. И еще попросил Георгия Алексеевича повлиять на его даму, чтобы впредь она не давала мне таких поручений. Я чувствовал себя крайне неловко.

– А почему вы просто не отказались?

– Что?

– Почему вы просто не отказались передать записку Игнатьевой господину Кирееву? Могли бы, к примеру, сказать, что для таких вещей существуют почтальоны…

Иван Николаевич застыл на месте, отвернувшись от окна, и по его лицу следователь видел, что возможность сказать «нет» учителю даже в голову не приходила.

– Георгий Алексеевич хорошо ко мне относился, – наконец выдавил из себя Митрохин, – и… Одним словом, я не хотел восстановить его против себя. Если бы я отказал госпоже Игнатьевой, она могла ему пожаловаться…

Дмитрий Владимирович задумался. В сущности, то, что учитель был слабым и малодушным человеком, к делу отношения не имело, а вот то, что за день до таинственного исчезновения жертвы он передавал Кирееву какую-то записку от пассии последнего – причем в заклеенном конверте, – выглядело чертовски подозрительно, особенно в свете того, что ни Игнатьева, ни Георгий Алексеевич не удосужились об этом упомянуть.

– Иван Николаевич, а вы часто видитесь с Сергеем Георгиевичем?

– Ну как часто… – пробормотал учитель, пытаясь понять, куда клонит собеседник. – Я к нему захожу раз в два-три дня, бывает, и каждый день, а бывает, по неделе не встречаемся…

– В понедельник вы его видели?

– Не помню, ей-богу. А почему бы вам не спросить у его квартирной хозяйки? Если уж вы хотите установить, где именно он был…

Внезапно Бутурлин поймал себя на мысли, что ему все опротивело. Сломленный пропойца Сергей Киреев, малодушный учитель Митрохин, Мария Максимовна Игнатьева с ее лживыми глазами и осиной талией, Георгий Киреев, который удобно устроился в жизни, как червяк в яблоке, и все суетились вокруг него, старались, чтобы ему было хорошо, и шли на поводу у его капризов – до чего же они казались незначительными, мелкими, жалкими, если взглянуть на них непредвзято. Только двое из тех, с кем в последние дни беседовал следователь, хоть как-то выделялись: баронесса Амалия Корф – просто потому, что излучала очарование, и старый князь Барятинский, друживший не только с Пушкиным, но и, как оказалось, с Тютчевым и наверняка с другими историческими личностями. Разговаривая с Бутурлиным о том, что на самом деле могло случиться с Натальей Дмитриевной, Петр Александрович заметил: