Реквием - Ульяна Соболева

К моему столику подошел Шамиль. Он был бухим, и я не знаю, какого хера он решил меня зацепить, но ему не стоило этого делать.

— Граф, посмотри на себя. Ты, бл***, как лох. На бомжа стал похож. Шлюху свою ищешь, а она все это время ноги раздвигает перед всеми, кто попросит. Не позорься, и отца своего не позорь — он один из немногих, кого я в этой жизни уважаю.

Каждое его слово — как удар хлыстом по израненной коже, покрытой ранами и волдырями, которые раздираешь каждую ночь, и на утро они вновь покрываются коркой. Меня захлестнула такая волна ненависти и злобы, что, казалось, я просто задохнусь. Потому что воздуха не стало, я дышал яростью, которая душила, вызывая тошнотворные позывы, и спазмами сжимала горло. У меня в кармане был кастет и я в одну секунду надел его на пальцы и резко заехал Шамилю по носу. Раздался хруст и его лицо моментально залило кровью. Пацаны вскочили, началась драка, я знал, что хозяин заведения уже позвонил в милицию и скоро здесь будут менты. В случае перестрелки они бы не сунулись, а приехали вместе со скорой, чтобы забрать трупы.

Я смотрел, как Шамиль схватил себя за нос, он пытался размахивать руками и что-то кричать, а мне нравилось видеть его боль. Да, тварь, вот так. Еще один удар по тому же месту, затем выше, в бровь, рассекая кожу до кости. Теперь он вынужден был жмурить глаза, так как кровь заливала и их. Еще один удар. Сильно. Четко. Как боксер, выбирая определенную точку на груше, колотит ее кулаками, отрабатывая мощность, тяжесть и цельность удара. Превращая лицо в кровавое месиво. Потом я отчетливо вспоминал эти удары, прокручивал их в голове, а тогда просто бил. За боль, за то, что ты, твою мать, посмел ткнуть меня носом в мою беспомощность. Захлебывайся кровью, это будет последнее, что ты запомнишь в своей никчемной жизни. Он рухнул на пол, а я остервенело продолжал наносить по нему удары. Хотел стереть с его лица эту самодовльную ухмылку, вырвать язык и выбросить на помойку его тело, как старый мешок с хламом.

— Граф, хорош. Он уже не жилец. Валим отсюда, ментов вызвали уже…

Пацаны еле оттянули меня от того, что осталось от Шамиля. Кровь кипела, я порывался вернуться, но они крепко держали меня за руки и усадили в машину.

Я слышал их разговоры, но до сознания доносились только обрывки фраз. С каждой минутой, приходя в себя, я начинал понимать, во что все это может вылиться.

— Пи***ц, чеченцы это так не оставят. Бошки начнут херачить уже ночью. Мы там всех порешили, но это не поможет. Бл***, мы реально попали.

Я закрыл глаза и мне казалось, что я лечу в пропасть. Я, бл***, нихера не вынес из того раза. Я опять подвел их под раздачу. Понятно, что в Робин Гудов тут никто не играл, под пулями ходили все, но я сегодня собственными руками развязал войну. Резня, которая предстоит в ближайшие недели, зальет кровью весь город, и они будут правы. Остановить это безумие смогут только на сходке, и то отцу придерся пойти на устпуки, если он вообще захочет во все это ввязываться.

К моменту, когда мы доехали до места, где обычно залегали на дно, меня уже ждали люди отца. Нихрена себе разведка. Я даже не пытался ерепениться, понимал, что за свой бок придется ответить, поэтому молча сел в машину и, честно говоря, понятия не имел, каким будет исход.

Я осознавал, насколько сложный разговор предстоит, вернее, насколько трудно мне будет принять правду, которую швырнут мне в лицо. Отец сидел в своем кабинете — невозмутимый как статуя, которой не страшны ни дождь, ни снег, ни ветер — приди на это место хоть через месяц, хоть через десять лет, она будет стоять, как и стояла, и ни одна ее черта не станет другой.

— Ну что, сынок, опять наломал дров? Место встречи изменить нельзя? Папа будет решать вопросы…

— Отец, не надо тыкать меня мордой в дерьмо, я и сам знаю, что облажался. Собрался злорадствовать? И так тошно…

— Тошно ему… Не ной, а слушай. Мозги включать надо, прежде чем кулаками махать. Чеченцы уже на улицах и они валят всех без разбора. Ты, бл***, понимаешь, что развязал им руки? Они хер успокоятся, пока твоя голова не украсит кабинет Чечена.

— Я сам к нему пойду, я лучше сдохну, чем дам тебе всю жизнь меня парафинить.

— Пасть закрой, щенок. Ты будешь делать то, что я скажу. Жить не умеешь — слушай старших. Через два часа ты уберешься нахрен из этой страны. И я не знаю, когда ты сможешь вернуться. Никакого шмотья не бери, только паспорт, сейчас принесут документы на чужое имя и ты для всех исчезнешь.

— Я никуда не полечу, — на секунду запнулся, но решительно продолжил, — пока я не найду Лену, из России я не двинусь.

— Ты что, вообще охренел, твою мать. Какая Лена? Все мозги в яйца утекли? Оно и видно. Ты, бл***, замочил Шамиля, ты под раздачу подвел всю нашу братву. Какая Лена?

— Послушай, папа. Клянусь, я больше никогда в жизни не попрошу тебя ни о чем. Клянусь памятью мамы, никогда. Но помоги мне. В последний раз. Увидел, что отец задумался. Отвернулся от меня, начал мерить шагами комнату, прищурив глаза и потирая пальцы.

— Андрей, я в тебе настолько разочарован сейчас. Ты просто похерил все мои надежды, и мне хочется послать тебя ко всем чертям. Но ты мой сын… И я помогу. Но это последний раз. Я отыщу твою, бл***, Лену, откуда она только взялась, и через пару недель она прилетит к тебе.

— Нет. Без нее я не улечу… Или мы летим вместе, или я остаюсь.

— Андрей, твою мать. Хватит сопли жевать и биться в истерике. Если ты не уберешься из страны сейчас — некому будет Лену искать. Ты подставишь под удар вас обоих. Я ее найду и тайком отправлю к тебе. Это мое последнее слово. Не согласен — вали, нахрен, отсюда и разгребай свои проблемы сам.

Чувствовал, как все внутренности стянуло в узел, меня разрывала борьба. Я понимал всю правильность его слов, но я не мог просто улететь. Это означало, что я сдаюсь. Отказываюсь. Спасаю свою шкуру. Звонок на сотовый отца вывел из оцепенения. Он ответил и я прислушался к разговору.

— Я знаю, Афган, да, все знаю. Ну, значит, ждем гостей.

С этими словами он нажал отбой и, глядя мне прямо в глаза, сказал:

— Наша дача сгорела дотла. Пожар на нефтебазе еле удалилось потушить. Сколько еще времени будем тратить на треп, сынок?

Я все понял. Почувствовал себя неуравновешенным сосунком, который из-за своих эмоций подставил стольких людей. Я поднялся в свою комнату, переоделся, и, сунув в карман бархатную коробочку с кольцом, вернулся в кабинет отца. Там меня ждали новый паспорт и билеты. Я вышел из дома, не оглядываясь, оставляя позади ворох нерешенных проблем и заново вспыхнувших надежд. Ушел, чтобы покинуть эту страну на тринадцать лет.

Единственная смерть, с которой нельзя смириться, — это ваша собственная.