Не загоняйте убийцу в угол - Хосе Мариа Гелбенсу

Казалось, солнце вот-вот выглянет над площадью. Люди прогуливались взад-вперед по замкнутому квадрату колоннады, заглядывали в расположенные тут лавочки, то и дело останавливаясь поболтать, – в общем, вели себя с непринужденностью, свойственной всем на отдыхе. Толпа текла медленно, неспешно, но народу было так много, что все вокруг бурлило, переливалось красками и шумело. Знакомые громко приветствовали друг друга; владельцы бакалейной, мясной и скобяной лавочек, ресторана, кафе, газетного ларька, стоя в дверях своих заведений, болтали с кем-нибудь из гуляющих или перекидывались шутками между собой. В центре площади, сбившись в стайки, играли дети постарше, а малыши издали внимательно наблюдали за ними. Вдоль колонн по всему периметру площади густо росли платаны, переплетая аккуратно подрезанные ветви; на скамейках под деревьями сидели женщины, не спускавшие глаз со своего потомства. Вся площадь с прилегающими домами напоминала театральные подмостки, на которых идет пьеса о местных нравах, – персонажи беззаботно и непринужденно передвигались по сцене. И представление это, без сомнения, устроили в честь солнца, появившегося в полдень на небе.

Карлос сидел на площади, на террасе бара, где они обычно собирались для аперитивов, и рассеянно просматривал газету. Просвет между тучами увеличился, из-за них проглянуло окруженное ореолом солнце. Уже пятый день подряд на Сан-Педро опускалась влажная жара, поэтому не было человека, который не говорил бы о погоде. Говорили о засухе, об антициклонах, о том, что местные жители, естественно, не могли припомнить такого жаркого лета. И, конечно, пляжи забиты народом, а в выходные из ближайших городков еще понаедут целыми семьями стосковавшиеся по морю люди – в воздухе повиснут их громкие крики, повсюду запахнет ромштексами и омлетом с картошкой вперемешку с прибрежным песком. Об этом с раздражением думал Карлос Састре, листая газету и поджидая Кармен Валье.

Сосредоточиться на газете не получалось: он то разворачивал ее, то складывал и рассеянно клал на колени. Допрос у судьи де Марко был сухим и официальным. Официальный тон казался Карл осу в порядке вещей, но сухость его беспокоила. Конечно, они были едва знакомы, но все равно, она могла разговаривать с ним как с человеком своего круга. Кроме того, Карлос понимал, что во время допроса он иногда старался оправдаться, словно хотел отвести от себя подозрения. Любое событие или факт, самое пустяковое, напоминавшее ему, что убийцу кто-то ищет, заставляли Карлоса снова и снова убеждать самого себя, что улик против него нет. Сейчас Карлоса мучительно преследовала мысль, что во всей этой истории было одно уязвимое место: раз в полной безопасности он почувствует себя только тогда, когда убийцу найдут, а этого, к несчастью, быть не может, поскольку следствие зайдет в тупик и никогда не назовет сколько-нибудь вероятного подозреваемого – не имея возможности выйти на него, они вместе с тем не выйдут ни на кого другого, – значит, угроза будет висеть над ним всегда. От этого ощущения зыбкости никуда не деться, надо готовиться жить с ним, потому что дело никогда не закроют окончательно и бесповоротно, если только судьба не выкинет какой-нибудь фокус или если вину самым поразительным образом не свалят на другого. Нет, дело не закроют, и это будет его крест, даже если удастся обо всем забыть.

А если эта бесконечная зыбкость его положения и была местью судьи за свою смерть? Судьи, на которого за какие-то четыре дня выплеснулась ненависть, копившаяся в душе Карлоса всю жизнь? И теперь ему придется заплатить за это и лишиться покоя до конца своих дней? Что ж, Карлос готов был согласиться на такую расплату; хотя, будь у него больше времени и возможность выбора, он хотел бы назвать судье Медине свое имя, когда тот корчился в смертных муках, отправить его в преисподнюю с крепко-накрепко привязанным за спиной грузом страшного откровения – это с лихвой вознаградило бы Карлоса за все.

К несчастью, он не мог уехать из Сан-Педро: это значило привлечь к себе внимание. А как хотелось сменить обстановку! Это, без сомнения, пошло бы ему на пользу. Карлос боялся нервной неустойчивости от постоянного чередования напряжения и спокойствия, спокойствия и напряжения: он догадывался, что, чем короче промежутки между этими двумя состояниями, тем скорее они переплетутся, и он застрянет между ними, как в турникете. Механизм выживания Карлоса в значительной степени опирался на присущую ему от природы способность сохранять хладнокровие и спокойствие духа, а также на умение держать в узде приступы, которые случались у него – правда, не часто – в решающие минуты. Жизненный опыт подсказывал Карлосу: накатывало на него тогда, когда самоконтроль был особенно жестким; перегрузка, как сильная мигрень, выбивала его из колеи, лишала душевного равновесия, и он впадал в состояние полной прострации и глубокой тоски, чувствуя себя совершенно беззащитным. Карлос боялся таких состояний; взять себя в руки, случись это сейчас, он, конечно, сумеет, но может допустить промахи, которые из-за замедленности реакций, неизбежно сопровождавшей эти приступы, выдадут его.

С другой стороны, существовала Кармен, и он не собирался уезжать от нее; да, он не хотел терять эту женщину, но, кроме того, он понимал: именно Кармен помогает ему обрести душевное равновесие, а без него не обойтись в сложных испытаниях ближайших дней.

Рассеянно листая газету, Карлос с головой ушел в эти мысли, и тут его озарило.

Итак, он не мог сейчас незаметно – то есть не возбуждая подозрений – уехать из Сан-Педро, хотя, вероятнее всего, пока он не привлек внимания ни полиции, ни судьи де Марко. Но он вполне мог уехать раньше, если бы вместе с ним уехала Кармен Валье. План, контуры которого начали вырисовываться в его сознании, показался ему таким удачным, что Карлос тут же принялся обдумывать его со всех сторон: просто невероятно, как прекрасно все сходится! Неожиданный роман, вспышка страсти, любовники ищут уединения… Кому придет в голову заподозрить тут что-то другое? Более того, отъезд окутал бы их такой плотной завесой, что ни судья де Марко, ни полиция и не вспомнили бы о них – он превратится в невидимку, о нем забудут, самым естественным образом спишут со счетов и будут гоняться за неуловимым убийцей судьи Медины. А он проведет остаток лета, наслаждаясь жизнью в объятиях Кармен Валье всего в сотне километров от Сан-Педро.

От радости Карлос нетерпеливо заерзал на стуле и уронил газету. Он тут же поднял ее, стараясь не перепутать страницы, аккуратно разгладил первую полосу, сложил пополам и оставил на столе. Только после этого Карлос взял пачку сигарет, к которой уже протянул было руку, когда его отвлекла счастливая мысль, достал, наконец, сигарету и закурил. Карлос курил редко, но сейчас, когда он был в таком возбужденном состоянии, рука сама потянулась к сигарете. Он посмотрел на разбавленный тоником мартини, на часы, огляделся и, откинувшись на спинку стула, позвал официанта.

– Еще мартини, пожалуйста, но теперь с джином; чуть-чуть, вот столько, – Карлос показал официанту пальцем, – только для вкуса.

Официант, знавший Карлоса как постоянного посетителя, отошел к стойке, слегка помахивая подносом. А Карлос надел темные очки и посмотрел на небо. Солнце так сверкало, что небо вокруг казалось белесым; тучи быстро рассеивались, уплывая к морскому горизонту или за горную гряду в глубине долины. Оглядевшись еще раз, Карлос увидел, как из-за угла площади показались судья де Марко и кто-то из полицейского начальства; во всяком случае, вид у этого человека был важный, и он шел рядом с судьей, внимательно слушая ее. Оба были очень сосредоточены, и у Карлоса ни на минуту не возникло сомнений относительно предмета их беседы. Тут он вспомнил, что во второй половине дня должна состояться заупокойная служба по судье Медине; тело его уже увезли и похоронили где-то под Леоном, Карлос не помнил, где, да и какое ему до этого дело. Но на заупокойную мессу идти придется, потому что служат ее по просьбе отдыхающих.