Адский штрафбат - Генрих Эрлих

— Даже так? — удивился Юрген. — Своих?

— А что тут удивительного? Бандиты ведь тоже разные были. Были идейные или организованные, называй как хочешь. Эти в лагерях укрепленных размещались, у них командирами были кадровые офицеры, те, что в окружении оказались или, наоборот, с той стороны фронта заброшены были, комиссары большевистские, они им мозги постоянно прочищали. Эти по приказу из Москвы воевали, у них и танки были, и пушки, я уж рассказывал. Они могли и на колонну на дороге напасть, и на небольшой город с гарнизоном. Были и другие. Те по лесам да по деревням отсиживались. Подорвут иногда полотно железки или деревянный мост через речушку, на большее не хватало сил и задора. Охотились в основном на старост, на служащих полиции из местных, в общем, на предателей, как они их называли. А часто просто сводили старые счеты. Сам, поди, знаешь, как это бывает. Вспомнил обиду десятилетней давности, взял ружье, пошел и убил соседа. Он-де предатель, или собирался предать, или просто мог предать. И никто ничего против не скажет. У кого оружие, тот и прав. А были еще чистые бандиты. Тем было вообще не до нас, разве что случайно где столкнемся. Им лишь бы пограбить. Весело жили.

— Кому война, кому мать родна, — сказал Юрген.

— Как ты сказал? Ни разу не слышал. Но — в точку! Впрочем, по этой части все хороши были, одно слово — бандиты. Одеваться во что-то надо, есть, пить. Где взять? Только у гражданского местного населения. Многие добровольно помогали, у них через одного кто-нибудь из близких родственников в бандах находился, муж, сын, брат. Своим как не помочь! Иногда. Но если чужим и постоянно, кто же вытерпит? Ввалятся в избу посреди ночи, самогонки напьются, кого изнасилуют, кому бока намнут, выгребут все ценное. Бандитов было столько, что для их прокорма гражданского населения не хватало. Так что они еще и между собой зачастую воевали, не пускали чужаков на свою территорию. А гражданское население к нам шло с просьбами: выгоните всех этих бандитов, житья от них нет. И рассказывали, где лагеря их находятся, и как к ним подобраться, и кто у них в разведчиках и связниках состоит.

— Да вы, думаю, тоже не ангелами были, — усмехнулся Юрген, — и в белых одеждах только зимой ходили, для камуфляжу.

— А ты вот посмотрел бы, что они с нашими солдатами делали, которые случайно к ним в лапы попадали! — разгорячился Штейнхауэр. — Живодеры настоящие! Тут и ангел бы озверел и крови возжаждал. А как еще с этими бандитами обходиться? Они другого языка не понимают. Да и как сражались? Нас — одна сотня, а их — три. Только выучкой да спаянностью и брали. А с гражданским населением нам что — охота была возиться? Но наверху считали, что коли вермахт захватил такую огромную страну, то должен не только сам с нее кормиться, но еще и Германию кормить. Вы же на фронте не задумывались, откуда к вам продовольствие поступает, так ведь?

— Это любой солдат знает, откуда. Со склада, — улыбнулся Юрген и успокаивающе похлопал приятеля по колену.

— Вот именно, со склада, — вздохнул Штейнхауэр. — Вот пусть бы интенданты его и забивали. Так нет, нас посылали. Забирать все у того же гражданского населения. Самая поганая была работа, поверь. Их и год, и два свои бандиты грабили, тут мы приходим. Представь!

Юрген представил. Крики, вопли. Мычат коровы, которых выводят со двора, визжат свиньи. Заходятся лаем собаки. Плачут дети. Ругаются на чем свет старики. Старухи сыплют проклятиями. Женщины с растрепанными волосами бросаются на солдат, норовя вцепиться им ногтями в лицо.

— Поганая работа, — сказал он.

— Вот и я о том же говорю. Мы бы и рады были им что-нибудь оставить на развод и чтобы с голоду не перемерли. Но во-первых — приказ, а во-вторых — бессмысленно. Придут через несколько дней все те же бандиты и все оставленное выметут подчистую. А так и им жрать будет нечего. Присмиреют или уйдут куда. Все нам легче.

— Да, с голодным брюхом долго не повоюешь, — согласился Юрген.

Так они разговаривали часа три-четыре. Красавчик спал, завалившись на лавку. Девушка сидела в углу, изредка вставая, чтобы наполнить блюда на столе. Из дальней комнаты доносился мерный скрип, нарушаемый иногда женскими вскриками. Время от времени дверь в комнату распахивалась, оттуда вывалились по очереди Эрвин, Брейтгаупт или его земляк, бросались к столу, выпивали самогонки, хватали куски и устремлялись обратно.

Один раз, через два часа после того, как они сели за стол, Юрген поднялся и вышел из дома. Он сменил караульных, прошелся по домам, где отдыхали его солдаты вперемешку с эсэсовцами. Солдаты были пьяны, но в меру с учетом выпавших на долю испытаний. Никаких ссор и происшествий не было. Все было тихо-мирно, как у них. И разговоры за столом были о том же, что и у них. О пережитом.

— Скоро темнеть начнет, — сказал Штейнхауэр, выглядывая в окно, — пора убираться отсюда. Я лучше в чистом поле под дождем буду ночевать, чем в этом бандитском гнезде.

— Мне тоже не нравится эта позиция, — сказал Юрген.

Через полчаса они стояли во дворе их дома. На улице заржала лошадь. Появился эсэсовец, шепнул что-то на ухо Штейнхауэру. Тот кивнул, подошел к большому сараю, распахнул створку широких дверей в центре. Там была конюшня.

— Хорошие лошадки, — сказал он, ведя на поводу двух лошадей с длинными ногами и лоснящейся кожей, под которой перекатывались литые мышцы. — Эрвин! Там еще две. Выведи!

За Эрвином в конюшню сунулись Брейтгаупт с его земляком. Они вынесли четыре кавалеристских седла.

— И пусть кто-нибудь посмеет сказать мне, что это крестьянские лошадки, — раздумчиво протянул Штейнхауэр.

Он смотрел на хозяйку, которая вышла из дома. Она стояла на крыльце, чуть враскоряку. Лоснилось влажное от пота лицо, волосы свисали нерасчесанной гривой. В полусонных глазах было безразличие. Она и не думала возражать Штейнхауэру. Юрген тоже понимал, что Штейнхауэр прав. На этих лошадях не пахали и их не запрягали в телегу. Это были кавалеристские лошади. Это были чертовски хорошие лошади польских улан.

Штейнхауэр двинулся боком к конюшне, по-прежнему не отрывая взгляда от хозяйки. Вот он распахнул вторую створку двери. В глубине конюшни Юрген увидел еще одно стойло с низкорослой, крепко-сбитой лошадкой. Полусонное оцепенение враз слетело с хозяйки; она дернулась вперед.

— А вот и наша работница, — сказал Штейнхауэр и ласково погладил лошадь по широкой спине. — Объедали тебя эти бездельники? Ничего, теперь у тебя будет вдосталь сена и овса.

Юрген с усмешкой наблюдал за Штейнхауэром. У него было сильное подозрение, что все это был спектакль, с начала и до конца. Штейнхауэр, несомненно, давно знал, что в конюшне стоят кавалеристские лошади, его парни выяснили это еще при первом беглом обыске. Впрочем, конца в этом спектакле пока не было. И Юрген гадал, каким он будет. Он мог быть любым.

Все разрешилось буднично. Юрген даже испытал легкое разочарование. Штейнхауэр вышел из конюшни, притворил за собой дверь и громко закричал, так, что его было слышно, наверно, и на другом конце деревни: