Суждения и Беседы - Конфуций

сердится на учеников, видя в своих последователях обычных людей с присущими им слабостями. Он понимает, что далеко не каждому дано пройти свой путь к благородному мужу; более того, Конфуций готов признать и свои ошибки в отношении некоторых учеников. По поводу того же заснувшего Юя он говорит: «Прежде я верил людям на слово: если сказали – значит, так и сделают. Теперь же я слушаю их речи, но смотрю, что они сделают. Я переменил своё отношение к ним из-за Юя».

У него бывают разногласия с учениками, по крайне мере дважды один из его любимых учеников Цзы Лу самым непосредственным образом не соглашается с поступками учителя (XVII, 5, XVII, 7), и Конфуций вынужден давать разъяснения своему поведению. Как иногда предполагают комментаторы, обе эти истории носят апокрифический характер и добавлены в «Лунь юй», дабы косвенно показать противоречивость Конфуция. В первом случае Конфуций отправляется служить к аристократу Гун-шунь Фужао, который выступил против своего хозяина, в другой раз откликается на призыв Би Синя, который не подчинился указам своего правителя. Все это действительно крайне противоречит обычной логике поведения Конфуция, который всегда призывал к почтительности перед правителем. Но все же образ Конфуция значительно более сложен, а сам он более противоречив, чем представляется из его «иконописного образа». Равно как очевидно, что у него были и противоречия с учениками (они проступают во многих диалогах), и непонимание с их стороны, и резкие выступления со стороны представителей других духовных школ. Стоит признать, что некоторым духом потенциальной конфликтности пронизаны многие пассажи «Лунь юя», в том числе и его диалоги с учениками.

Сама проповедь Конфуция и «Лунь юй» показывают, что в Китае не было некой отвлеченной философии, далёкой от жизни. Китайские мудрецы умели удивительным образом связывать мир видимый, каждодневный, изменчивый и мир метафизический, вечный и неизменный, мир чистого духа и сокровенного знания. Можно быть одновременно политиком и философом, великим стратегом и мистиком, как, например, знаменитый военачальник Сунь-цзы (VI–V вв. до н. э.) или как тот же Конфуций, постоянно соприкасавшийся с делами управления. Такая двойственность не характерна для европейской культуры, требовавшей от человека жёсткого выбора – или политик, или отшельник. Китай же, наоборот, ставил во главу угла человека в равной степени духовного и социально активного (это отнюдь не исключало существования отшельников, монахов и аскетов). Более того, человек, не приобщённый к духовным учениям, и правитель, не окруживший себя мудрецами, не мог удержаться на троне, а долг мудреца – предложить свой ум для решения политических проблем. Эти предложения делались в чисто китайской, конфуцианской манере – намёками, хитроумными отказами, т. е. с соблюдением всё того же ритуала прихода мудреца на службу, и эта машина «прихода во власть», запущенная ещё в эпоху Борющихся царств, действовала в течение многих веков.

Само же конфуцианство оказалось не просто набором отвлечённых рассуждений об идеалах человеколюбия, искренности и долге, но вполне практичным социальным и этическим учением. Конфуцианство стало именно той традицией, которая реально воплотила хотя бы часть своих идеалов в жизнь. И, понимая это, в обыденности проповеди Конфуций открывает перед нами внезапный мистицизм самопрозрения человека, что «вечно претворяет изученное».

Слово, оставленное Учителем: «Лунь юй»

То, что нам сегодня известно под названием «Лунь юй», естественно, не является изначальными словами Конфуция и, более того, – хронологически точным описанием событий его жизни. Это скорее труд политический – облик Конфуция в нем подан так, как он представлялся правильным государству. И в этом смысле «Лунь юй» – не книга о том, как говорил и действовал Конфуций, а описание того, как он должен был бы действовать и говорить.

Очевидно и другое – через бесконечный частокол увещеваний и «мудрых высказываний» проступает живой, реальный Конфуций: громогласный и сомневающийся, осторожный и решительный, торжествующий и покинутый духами. Именно «Лунь юй», а не исторические описания Конфуция, сделали его облик чрезвычайно обаятельным, живым и очень сложным.

Что вообще мы подразумеваем, говоря о «Лунь юй»? На первый взгляд, здесь все достаточно просто – это компиляция высказываний и событий из жизни Конфуция. Частично высказывания, встречающиеся в «Лунь юе», повторяются в «Ли цзи» («Записях о ритуале») иногда абсолютно точно, но чаще в переложении или с небольшими изменениями. Ряд историй и высказываний также повторен в более поздней книге «Мэн-цзы», но так или иначе нигде не встречается точной «кальки» исходного текста.

В современном варианте «Лунь юй» содержит 20 книг или глав. Традиционно главу принято называть по первым значимым словам этого раздела, например, глава первая именуется «Учиться и...», глава вторая – «Осуществлять правление» и т. д.

Известная нам сегодня структура «Лунь юя» сложилась не сразу, очевидно, что по Китаю ходило несколько вариантов или списков этого труда, причем каждый считался «истинным». Такая ситуация складывалась вокруг практически всех известных китайских духовных произведений, в том числе, например, «Лао-цзы», «Чжуан-цзы», «Мэн-цзы»: одновременно циркулировало несколько версий, составленных учениками и последователями, которые оспаривали право первенства и истинности в продолжении традиции.

Сегодня невозможно назвать точную цифру количества разных вариантов «Лунь юя». К концу I века было известно по меньшей мере три труда, которые потом легли в основу «Лунь юя». Два труда были связаны с названиями царств «Лу лунь» – «Речения царства Лу» из двадцати глав, и «Ци лунь» – «Речения царства Ци» в двадцать две главы. К последнему труду прилагались еще две главы – «Вэнь ван» и «Ши тао», которые хотя и являлись частью общего корпуса текстов, но все же повествовали не о Конфуции. Третий труд получил название «Гу лунь» – «Древние речения», он состоял из двадцати одной главы и был обнаружен, по преданию, в стене дома Конфуция.

Именно эти три «Речения» перечисляются в самом раннем упоминании о труде Конфуция – «Истории династии Хань», принадлежавшем кисти известного историка Пань Гу. Хроники эти, дошедшие до нас с большими лакунами, были закончены в I в. н. э., и таким образом мы имеем достаточно позднее упоминание о беседах Конфуция – со времени его ухода из жизни прошло более четырехсот лет.

Эти три сборника «речений» были во многом схожи, но все же не одинаковы. Прежде всего они заметно расходились по своему объему. Скорее всего «Ци лунь» был самой обширной компиляцией речений Конфуция, по своему объему этот труд превосходил «Лу лунь», о чем, в частности, упоминает историк-конфуцианец Лю Дэмин (556–627). В точности сложно сказать, то ли «Речения царства Ци» содержали большее количество глав, то ли по числу высказываний и стихов были более многочисленны.