Повелители времени. Лето длиною в ночь - Елена Ленковская

— Итак, что мы имеем. В кладовке стоит древняя икона. Предположительно — Владимирская икона Божьей Матери.

— Да что предположительно. Это точно — она!

— Она, — согласился Руслан. — Икона знаменитая, считается чудотворной, и по меньшей мере дважды упоминается в учебниках истории. — Мы точно знаем место, в которое нужно вернуть икону. В город Владимир! Глеб, так?

Глеб кивнул.

— Во Владимирский Успенский собор?

— Да.

— Это всё, что мы знаем наверняка. — Руся закусил зубами карандаш, задумался. — Ещё мы знаем, что в это самое время как раз случился набег на город. Но в каком году произошёл набег, свидетелем которого стал Глеб? В те времена набегов много было. — Если б ты, Глеб, рассказал нам что-нибудь, что видел! А то — молчишь, как рыба… — закончил Руслан с досадой.

Глеб потупился.

— Он рассказывал, — вступилась Луша. — Он первый раз туда попал, когда собор только расписывать собирались. И знаменитый Андрей Рублёв там был, между прочим! Я посмотрела — это в 1408 году скорее всего было. А когда Глеб второй раз туда попал и с иконой вернулся — храм уже полностью расписан был. И тоже — лето было. Ведь так, Глеб?

— Лето.

— Ага, — Руська нахмурился, почеркался на клочке бумаги, что-то подсчитывая, рассеянно сунул в рот карандаш. — То ли в 1411-м, то ли в 1410-м был набег, не пойму… Летом, однако…

— Ладно, слушайте дальше: «В тот же год преосвященный Фотий митрополит пошёл с Москвы во Владимир.

И вот князь Даниил Борисович Нижнего Новгорода, укрывшись тайно от всех, привёл к себе султана Талыча и послал спешно к Владимиру боярина своего Семена Карамышева, а с ним 350 татар, а руси 350 же.

И пришли к Владимиру лесом внезапно из-за реки Клязьмы в полдень июня третьего дня, а града тогда не было, и наместника Юрия Васильевича Щеки не было же тогда.

А преосвященный Фотий митрополит после вечерни пошёл в свою митрополитову волость в Сенеж месяца июля второму дня под конец.

Татары ж придя, град взяв, ограбили и сожгли, а людей всех избили и пленили…»

— Так дело было? — оторвался от монитора Руслан, обращаясь к Рублёву.

— Похоже… — понуро ответил тот.

Руся кивнул и продолжил чтение: «Митрополит же был на Святом озере своем у церкви святого Преображения Господня.

И пришла из Владимира весть к Фотию митрополиту: „Вот пришёл во Владимир султан Талыч со многою ратью, да с ним воевода князя Даниила Борисовича Семен Карамышев после твоего ухода на другой день и скоро придут за тобой“.

И Фотий отошёл в леса на озера свои Сенежские в крепкие места.

Татары же не застигли митрополита, и возвратились, и много людей повсюду секли без милости, и стадо градское взяли, и пожгли, и людей побили без числа много, и богатство их взяли…»

Тем страшным июльским днём конники подошли к разомлевшему, сонному от жары городу тайно, лесными дорогами.

Первыми — с посвистом, с гиканьем — выскочили из леса на заливной луг Талычевы люди. Владимирское городское стадо, пасущееся за Клязьмой, спешили прежде всего захватить.

Тучные пёстрые коровы, испуганно кося глазом и надрывно мыча, сбились кучей. Пастух — немолодой рябой мужик — только завидел верховых, мигом сорвался, погнал коня к реке. Метил — вплавь, через Клязьму, к речным воротам: опередить татар, предупредить своих владимирских. Не успел. Снял его один из ордынцев — прицелился издалека, хладнокровно и уверенно спустил тугую тетиву.

Беглец дёрнулся, соскользнул с лошади, упал в воду с коротким всплеском, да так и остался лежать лицом вниз на Клязьминской отмели с ордынской стрелой в спине, омываемый тихой речной волной…

Босоногие подпаски рванули врассыпную. Старшие — махом перепрыгивая через колдобины, испуганно окликая друг друга срывающимися голосами, младшие — с отчаянным рёвом, кто придерживая ручонками сползающие на бегу портки, кто путаясь в долгополой, на вырост, свитке… Все-все попадали на бегу, — не миновали и юнцов безжалостные татарские стрелы…

Всадники тем временем быстро переправились на другой берег, и словно лавина обрушилась на Владимирский посад. Нападавшие секли и рубили налево и направо, оставляя позади горы трупов. Запалили кровли. По такой-то жаре в считанные минуты занялся посад, целиком выгорел, дотла…

Короткая потасовка у речных ворот, и налётчики уже ворвались в город.

Талыч с Карамышевым мчались на митрополичий двор, гнали во весь опор — скорее, скорее, взять Фотия тёпленьким. Как делить его будут не сговорились заранее, поэтому оба поторапливались.

К досаде своей владыку там не обнаружили: отбыл из Владимира, с вечера уехал в свои угодья на Святом озере.

Разъярённый Талыч, упустив митрополита, которого уже считал своим пленником, глаза совсем сузил, зашипел от злости, хлестанул сообщившего подробности мосластого владимирского мужичка по лицу плёткой, с заплетённым в неё куском свинца. Тот охнул, согнулся пополам, упал на колени, завыл от боли, зажимая ладонью выбитый глаз.

Талыч отвернулся, скрипнул зубами, потом заорал на своих, заругался.

Карамышев невозмутимо выслушал поток ордынской ругани, а когда брань поутихла, присоветовал, процедил сквозь зубы: догонять надо! Попробуй, царевич, авось повезёт.

Отрядили за митрополитом погоню из ордынских.

Карамышев не поехал, и людей своих не послал. Пусть татары сами ищут. А только там места крепкие, непроходимые. Уйдёт, верхом, без поклажи — как пить дать, уйдёт. Есть у митрополита и проводники, и охранники. Спрячут так, что не найдёшь!

Вернее в городе грабежом поживиться…

Более всего и люди Талыча, и головорезы Карамышева рассчитывали на добычу в храмах. Особенно — в Успенском.

Где, как не во Владимирском главном соборе хранятся сокровища. Тонкой работы церковные сосуды, шитые золотом и жемчугом пелены, серебряные, щедро усыпанные каменьями оклады здешних икон. Это вам не посад грабить…

Собор, однако, был заперт изнутри.

Всадники спешились, и всем гуртом принялись долбить ворота длинным бревном, как тараном.

Когда выбили, наконец, окованные железом дубовые створы и, готовые рубить направо и налево, ворвались внутрь, оказалось, в соборе — ни души. Только худой высокий священник, видом гречин — видно из тех, что недавно привёз с собой новый митрополит из Византии — творил одинокую молитву глубине храма.

Отец Патрикий словно не слышал ни гулко отдававшиеся шаги, ни цокот копыт — а это сам Талыч, не церемонясь, въехал в храм прямо на коне, уже покрытом, словно попоной, свежим трофеем — священнической ризой из ценной золотой парчи.