Переводчица - Татьяна Семакова

голову на моём плече и продолжая сжимать портфель.

— Мой тигр, — кривится Тимур, бросив на него беглый взгляд, а я от неожиданности глупо хихикаю, тут же отругав себя за несдержанность. — Знаешь, что любопытно, Ибрагим, — продолжает задумчиво, — как некто смог узнать, кто именно прилетит с печатями?

— Это моя вина, — отвечает Ибрагим, поморщившись, а я подаюсь чуть вперёд от переполняющего меня любопытства, — я был беспечен и оставлял в кабинете открытый ноутбук с рабочей почтой.

— И откуда в твоей рабочей почте эта информация? — продолжает допытываться Тимур.

— От твоей матушки, — хмыкает Ибрагим в ответ.

Слово «матушка» режет слух и я прилипаю спиной к сиденью, вжимаясь в него. Крайне нетипично для иностранца употреблять подобные слова. Даже для русского нетипично. А ещё я видела на его груди крошечную наколку в виде православного креста, миллиметров пять, не больше, едва заметную под тёмными волосами. Как-то к слову не пришлось спросить, да и неуместны в постели разговоры о религии…

Он ловит мой взгляд в зеркале заднего вида и улыбается:

— Спрашивай, Диана, не стесняйся.

— Да я… — мямлю в ответ и кошусь в сторону Тимура, развернувшегося и смотрящего прямо на меня.

— Теперь всем любопытно, — ухмыляется подло и я вновь перестаю его замечать. Пустое место. Ты для меня такое же пустое место, как и я для тебя. Тебя нет.

— Ваша мама русская, проживает в нашем городе и знакома с Жанной Валерьевной?

— В точку, — тянет Ибрагим довольно и бросает на меня весёлый взгляд. — Но спросить хотела не это.

— Не это, — ухмыляюсь в ответ.

— Ответ — да.

— Я всё ещё не спросила.

— А что ни спроси — ответ один. Да.

— О, Господи… — стонет Тимур, а Ибрагим смеётся:

— Думаю, речь именно о нём. Да, Диана?

— Да, — фыркаю в ответ, не в силах больше сдерживать улыбку.

— Православный христианин? — переспрашивает Тимур с удивлением. — С бизнесом в Турции? Проживая в Турции? Однако.

— Фанатиков меньшинство, — пожимает плечами Ибрагим. — Это, скорее, дела семейные. И на бизнес мои вероисповедания уж точно никак не влияют. Женщина, как выяснилось, может. Но не вера.

— Обсудим логистику, — говорит Тимур деловым тоном.

Али слабо хмыкает рядом, а я утыкаюсь взглядом в свои колени и больше в разговоре не участвую до самой гостиницы.

— Вылет в восемь двадцать утра, — говорит Тимур нам с Кириным, протягивая ему ключ-карту от номера. — В аэропорт выезжаем в пять. А ты… — тыкает пальцем в грудь щуплого юриста, от чего тот наклоняется назад, как тоненькая берёзка от порыва ветра. — Сиди в номере, а? Спустись пожрать на ужин и сиди, твою мать, в номере! — убирает руку и говорит уже спокойно: — Шведский стол оплачен, — я слабо хмыкаю, а он кивает юристу: — Свободен, — и, едва он отходит, говорит, понизив голос: — Это вышло ненамеренно.

— О чём Вы? — позволяю себе удивиться, глядя на него равнодушно.

— В ресторане за обедом, — отвечает медленно, с трудом выдавливая из себя каждое слово.

— А, это, — тут же с готовностью улыбаюсь и киваю, как китайский болванчик: — Я именно так и подумала. Свободное время? Я пойду?

— Иди, — цедит сквозь зубы и я тут же разворачиваюсь и иду к лифтам, не в силах стереть брезгливость со своего лица. Ненамеренно… как же!

Последующий час я просто лежу и таращусь в потолок. Разрываюсь между желанием завалиться спать и провести время с давними друзьями. И когда лень практически победила, раздался ненавязчивый стук в дверь. Поднимаюсь и с улыбкой открываю, даже не посмотрев в глазок. И без того отлично зная, кто стучит подобным образом. С уважением. Уж явно не Соболев… да и что б ему тут делать после утреннего промаха?

— Душа моя, — улыбается в ответ Ибрагим, — хотел увидеть тебя перед отъездом.

— И всё? — слегка поднимаю правую бровь и он тут же проходит, захлопывая за собой дверь.

Решительно и дерзко прижимает меня к стене, запускает руку в волосы, а я на долю секунды замираю, готовясь к резкой боли, не к месту вспомнив господина Соболева. С позором признаю, что завелась от собственных мыслей сильнее, чем от близости Ибрагима, жажду продолжения, но в сантиметре от моего лица он замирает. Надолго.

— Эм… — протягиваю тихо и осторожно целую его в губы. Живой ты там вообще? Или запала хватило только на это?

— Не хочу так, — отвечает глухо и тут же отстраняется.

— Неужели? — ухмыляюсь в ответ и кивком указываю на его светлые и довольно узкие брюки, сквозь которые вполне отчётливо виднеются очертания его лжи.

— Диана! — пробует сказать с укором, но срывается на смех и тут же обнимает, нежно целуя. — Ну что за женщина? Я пытаюсь быть серьёзным.

Милый, ты не мог бы немного поднажать? Хоть куда-нибудь, хоть на что-нибудь. Разве ж так можно? Сначала порыв, а потом все эти нежности. Если он сейчас ещё и уйдёт, преисполненный тараканами в своей голове, я точно Лёве наберу и вспомню былые годы. Ладно, попробуем расшатать эту лодку…

— Я улетаю утром, а ты остаёшься, — говорю с грустной улыбкой, — о каком «серьёзно» может идти речь?

— Я работаю над этим. Мы будем видеться, — я молча смотрю ему в глаза, а он шумно выдыхает в сторону.

— Вот и я о чём. Было здорово, но давай обойдёмся без пустых обещаний.

— Ты права, это нечестно, — слабо кивает в ответ. — Но ничего не закончено. Контракт подписан, Али ждёт меня внизу.

— Ну… — улыбаюсь в ответ и кладу руки ему на плечи, — он же знает, куда ты пошёл…

— Быстрый прощальный секс — это именно то, зачем я пришёл, — Ибрагим кривит своё красивое лицо, но тут же рывком притягивает к себе. Продолжай! — Прощания не будет, Диана.

— А секс? — уточняю невинно, одной рукой обхватывая его шею, а второй ловко расстёгивая пуговицы на его рубашке. Одна, вторая…

— Я пришёл поговорить, — голос немного хриплый, дыхание тяжёлое, грудное.

— Мы говорим… — целую его шею и заканчиваю с рубашкой, хватаясь за ремень на брюках и прижимаясь к нему так тесно, что чувствую каждую выпуклость. — И за мной должок.

— Живи с этим, — тихо смеётся в ответ и поднимает меня на руки, как принцессу.

А я не хочу, как принцесса! Не хочу эти ласки на полчаса, от которых больше щекотно, не хочу украдкой поглядывать на часы, прикидывая, как скоро он приступит к решительным действиям и перестанет сдувать с меня пылинки, вот не хочу и всё тут. Но молчу. Молчу, потому что ещё сильнее не хочу, чтобы меня с остервенением таскали за волосы, не хочу, чтобы унижали,