Дай мне руку, тьма - Деннис Лихэйн

— И куда нас это привело?

— Вы не получали больше угроз или фотографий по почте?

— Нет.

— Тогда, думается, мы просто зря тратим ваши деньги, доктор Уоррен.

Она взглянула на Эрика, но он только пожал плечами.

Она повернулась к нам снова.

— Мы с Джейсоном собираемся провести выходные в нашем доме в Нью-Хэмпшире. Когда вернемся, не смогли бы вы понаблюдать за Джейсоном еще несколько дней, чтобы все завершить и успокоить материнскую душу?

— Разумеется.

В пятницу утром Энджи позвонила мне и сказала, что Дайандра заехала за Джейсоном и они отбыли в Нью-Хэмпшир. Я следил за ним весь вечер четверга, но ничего существенного не случилось. Ни угроз, ни подозрительных личностей в засаде у его общежития, ни контактов с хозяином козлиной бородки.

Пытаясь идентифицировать данную персону, мы с Энджи применили полноценную схему, но бородач, казалось, как появился в свое время из тумана, так и исчез в нем. Он не был ни студентом, ни преподавателем колледжа. Не работал ни в одном из учреждений в радиусе мили от общежития. Нам пришлось даже обратиться к одному из друзей Энджи, полицейскому, чтобы он прогнал фотографию бородача через компьютер для криминального опознания, но все впустую. И так как этот тип встречался с Джейсоном в открытую и встреча эта была более чем сердечной, мы решили, что нет причины считать его угрозой, надо лишь держать ухо востро, пока он не объявится вновь. Возможно, он где-то за пределами штата. А может, он просто мираж.

— Итак, свободные выходные, — сказала Энджи. — Что собираешься делать?

— Провести максимум времени с Грейс.

— Превосходно.

— Да. А ты?

— Не скажу.

— Желаю удачи.

— Нет, — сказала она.

— Будь осторожна.

— Хорошо.

Уборка квартиры заняла немного времени, потому что я редко бывал дома, чтобы замусорить ее.

Когда я вновь наткнулся на листок со словом «Привет!» и бамперные наклейки, то почувствовал, как горячий шип у основания моего мозга превращается в шишку, но тут же встряхнулся и забросил все подальше в дальний ящик мозга.

Снова позвонил Ричи Колгэну, попал на автоответчик, оставил свое послание, и мне оставалось лишь принять душ, побриться и отправиться к Грейс домой. О, счастливый день!

Когда я спустился вниз по лестнице, то услышал тяжелое дыхание двоих людей в фойе. Повернув за угол, я увидел Станиса и Ливу, которые в миллион первый раз выясняли отношения друг с другом.

На шляпе Станиса громоздилась целая гора овсяной каши, а неряшливый халат его жены был покрыт кетчупом и яичницей-болтуньей, настолько свежей, что от нее еще шел пар. Они уставились друг на друга, вены на его шее вздулись, ее левое веко нервно дергалось, пальцами правой руки она усиленно мяла апельсин.

Выяснять, в чем дело, не имело смысла. Все это я и так знал.

Прошмыгнув на цыпочках мимо них и открыв ближайшую дверь, я закрыл ее за собой и вошел в небольшой коридорчик, где наступил на белый конверт, лежащий на полу. Черная резиновая лента, прилегающая снизу к парадной двери, настолько плотно охватывала порог, что гораздо легче было просунуть гиппопотама через трубку кларнета, чем втиснуть листок бумаги под дверь главного входа.

Я взглянул на конверт. Ни царапин, ни морщинок.

Слова «патрику кензи» были напечатаны в самом центре.

Я открыл дверь в фойе, где Станис и Лива по-прежнему стояли неподвижно в той же позе, что и прошлый раз, с едой, остывающей на их телах, и с апельсином, зажатым в руке Ливы.

— Станис, — спросил я, — вы открывали кому-нибудь утром дверь? Примерно полчаса тому назад?

Он тряхнул головой, отчего часть каши свалилась на пол, но глаз от жены так и не отвел.

— Открывал дверь? Кому? Незнакомцу? Я что, чокнутый? — Он указал на Ливу. — Вот она — чокнутая.

— Я покажу тебе, чокнутая, — завопила супруга и шмякнула мужа апельсином по голове.

Станис заорал: «А-а-а!», а я быстро ретировался и закрыл за собой дверь.

Я стоял в коридорчике с конвертом в руках и ощущал резкий прилив страха где-то в желудке, хотя точно определить его причину не мог.

«Да ну?» — спросил внутренний голос.

Этот конверт. Записка «Привет». Бамперные наклейки.

Тебе ничто не угрожает, успокаивал голос. По крайней мере, открыто. Всего лишь слова на бумаге.

Я открыл дверь и вышел на крыльцо. В школьном дворе напротив перемена полностью вступила в свои права: монахини охотились за детьми на площадке для «классиков», какой-то мальчик дергал за волосы девочку, очень похожую на Мэй, с ее манерой стоять, чуть склонив голову набок, будто ожидая, что ветерок нашепчет ей какой-то секрет. Когда мальчишка дернул ее за волосы, она вскрикнула и стала шлепать себя ладонями по затылку, будто на нее напали летучие мыши, что побудило мальчика поспешно ретироваться и влиться в толпу сверстников. Девочка же умолкла, одиноко и смущенно поглядывая вокруг, а мне захотелось пересечь улицу, найти сорванца и хорошенько оттягать его за волосы, чтобы он тоже ощутил одиночество и смущение, хотя, признаюсь, сам я в его возрасте проделывал подобное сотни раз.

Думаю, мой порыв объяснялся возрастными изменениями, взглядом в прошлое, где было так мало «невинной» агрессии в отношении детей, и уверенностью в том, что каждая, даже небольшая, боль оставляет рубцы и портит все чистое и ранимое в ребенке.

А может быть, у меня сегодня просто плохое настроение.

Я взглянул на конверт в руке, и что-то подсказывало мне, что я не настроен принимать слишком близко к сердцу то, что там написано, если даже открою его. Но я ошибся. И когда я прочитал послание, то тут же оглянулся на парадную дверь, на ее внушительное, тяжелое дерево и толстое стекло, окаймленное проводком сигнализации, а также три медных замка-задвижки, сверкающих в утреннем солнечном свете, и даже развеселился.

В записке значилось:

патрик, незабудьзаперетьдверь.

— Осторожно, Мэй, — сказала Грейс.

Мы переходили мост Массачусетс Эйв со стороны Кэмбриджа. Внизу проплывали лодки. «Чарльз» в закатных лучах был цвета карамели, а гарвардские гребцы, скользя по реке, издавали пыхтение, сопровождавшееся точными, будто нож в масло, ударами весел по водной поверхности.

Мэй поднялась на невысокий, сантиметров пятнадцать, парапет, отделявший тротуар от проезжей части, при этом, страхуя, я держал ее за правую руку.

— Смуты?[10]— вновь спрашивала она, смакуя это слово, будто шоколадку. — Что еще за смуты, Патрик?