Китайская головоломка - Аркадий Жемчугов

Нетрудно заметить, что и «твердолобые», и «западники», и буржуазные реформаторы — все до одного признавали, что Срединное государство существенно уступает «варварам», но тут же уточняли, что только лишь по прикладной науке и технике. Иначе говоря, ими осознанно отделялась технико-экономическая отсталость от социально-политической стороны этой проблемы. Соглашаясь с необходимостью заимствования у Запада новейших научно-технических достижений и создания у себя в стране современной экономики, они категорически исключали даже намеки на целесообразность реформирования социальной структуры общества и политического устройства государства. У «варваров» они видели «великолепную технику» и «отвратительную мораль». Отсюда — все предлагаемые ими пути спасения чжунхуа выглядели всего лишь рецептами сохранения и развития ее самобытности, ее традиционных культурных и социально-политических структур, основанных на приоритете морального начала над материальным. Китаец противопоставлялся ими европейцу как нравственно достойный бедняк — развращенному богачу, как скромный мудрец — наглому американскому миллионеру. Они считали, что неправомерно сопоставлять цивилизации по уровню жизни.

«Высоту уровня жизни, — утверждал Ку Хунмин, — можно рассматривать лишь как предварительное условие культуры, но ни в коем случае не культурой самой по себе. Жизненный уровень народа может по экономическим причинам снизиться, но из этого не следует, что и культура народа пришла в упадок». И далее: «Что бы ни говорилось о беспомощности и злоупотреблениях современной власти Цинов, их власть все же моральная, а не полицейская». По словам Ку Хунмина, в последнем китайском кули, обливающимся потом на улицах Кантона, внимательный взгляд увидит нравственное существо, носителя ценностей высокой культуры и, напротив, в европейце — давно утерянные нормы добра и зла, на которых когда-то зиждилась его средневековая цивилизация. В лучшем случае, европеец, по выражению Ку Хунмина, «мастерит себе субъективные мерки, субъективные суррогаты вечных принципов».

…На умонастроения реформаторов ощутимо повлияла пришедшая с Запада в течение XIX века и получившая широкое хождение в Китае вульгарно-социологическая теория социал-дарвинизма о естественноисторической борьбе наций и рас за выживание и дальнейшее развитие. Эта теория подтолкнула реформаторов к выводу о том, что в условиях действия механизма естественного отбора наиболее рациональней и эффективной формой объединения наций в их исторической борьбе за выживание служит расовая общность. Так, рупор реформаторских кругов Китая журнал «Янцзыцзян» выступил с пространной статьей, в которой, в частности, говорилось: «Необходимо, чтобы нашей нацией овладела идея самоуправления… мы не должны ползать на четвереньках и кланяться в ноги другим, полностью утратив человеческое достоинство!.. Чтобы предотвратить самоубийство нации, мы должны оказывать сопротивление внешним врагам, используя принцип «защиты расы».

О якобы расширяющейся экспансии народов белой расы против Китая неоднократно заявлял Лян Цичао. «Ныне экспансия национал-империализма, — писал он, — достигла восточного материка, где существует самое большое государство с богатой землей, слабеющим правительством и слабым народом. Когда державы увидели наше внутреннее положение, они, точно муравьи, устремились к Китаю. Россия — в Маньчжурии, Германия — в Шаньдуне, Англия — в бассейне Янцзы, Франция — в Гуандуне и Гуанси, Япония — в Фуцзяни — все это результат новой тенденции, действие которой неизбежно». В качестве средства противодействия экспансии белой расы Лян Цичао выдвинул в начале XX века принцип мижьцзу чжуи — «национализма», с помощью которого он наделся преодолеть упадок «национального духа» и дать импульс «самоусилению» чжунхуа и «обновлению страны». Причем, под «национализмом» он понимал «стремление людей одной расы, языка, веры, обычаев к свободе и самоуправлению, созданию совершенного правительства, заботе о всеобщем благе и защите от других наций»,

«Нас, китайцев, 400 миллионов, — заявлял он, — мы составляем одну треть человечества, и, хотя нас превратили в рабов и скотину, трудно поверить, что нас можно уничтожить. Но когда перестанет существовать наше государство, какой смысл в защите этого скота и рабов, даже если бы число их вдруг увеличилось сегодня в десятки раз. Поэтому вопрос о защите расы подчинен вопросу о защите государства… Если весь наш народ воспрянет, создаст новое правительство, упорядочит дела внутреннего управления, увеличит свои силы, то белые люди никогда не посмеют даже помышлять о захвате азиатского материка».

Расистскую, великодержавную окраску носили и высказывания Лян Цичао в поддержку идеи Кан Ювэя о необходимости поощрять иммиграцию китайцев в различные регионы мира, в частности в страны Юго-Восточной Азии по китайской терминологии, в страны южных морей, поскольку «это создаст огромную перспективу для развития нашей нации», а также в Южную Америку и тогда «в будущем можно создать новый Китай в Западном полушарии».

Теория «расовых конфликтов», «расовой общности народов Дальнего Востока», «объединения народов желтой расы против народов белой расы» и т. п. нашли отклик и среди представителей так называемого «революционного крыла буржуазной оппозиции», к которой относился и Сунь Ятсен.

«Отец нации», как называют Сунь Ятсена сами китайцы, свою первую заявку на роль политического деятеля сделал в 1894 году, выступив с письмом на имя всесильного тогда придворного сановника Ли Хунчжана, сподвижника Цзэн Гофаня в борьбе с тайпинами. Момент был выбран весьма удачно: императорский двор лихорадочно искал возможности для «самоусиления» в противоборстве с Англией и прочим европейскими «варварами». В «Представлении Ли Хунчжану», так озаглавил Сунь Ятсен свое письмо, как раз и предлагался путь поиска таких возможностей: отказ от «бесполезного уничтожения» баснословных средств на традиционные протокольные, ритуальные и тому подобные церемонии, а главное — от предлагаемых сторонниками «самоусиления» полумер, таких, как открытие весьма ограниченного числа школ полуевропейского типа, посылка ограниченного контингента студентов на учебу в университеты Европы, США и Японии, наконец, частичные меры по «созданию новой императорской армии».

«Если люди могут полностью проявить свои таланты, — писал Сунь Ятсен, — то все начинания процветают; если земля может приносить наибольшую пользу, то народу хватает пищи; если вещи могут найти исчерпывающее применение, то материальные средства имеются в изобилии; если товары могут беспрепятственно обращаться, то средств достаточно… И только после того, как будут выполнены эти четыре условия, мы сможем усовершенствовать законы управления страной, придать размах нашим делам, укрепить войска, сохранить вассальные владения и догнать Европу».

Главный вывод Сунь Ятсена сводился к тому, что разум и дальновидность правящих кругов — это единственная сила, способная «спасти нацию».

Свои взгляды Сунь Ятсен конкретизировал и обосновал в «Записках о лондонских злоключениях», опубликованных в 1897 году. «Еще будучи в Аомене, — писал он, — я впервые узнал о существовании политического движения, которое наиболее подходящим образом можно определить названием — «Партия молодого Китая». Цели ее были так разумны, так умеренны, и так много надежд возбуждали, что все мои симпатии стали сразу же на ее сторону, и я пришел к убеждению, что самое лучшее что я смогу сделать в интересах моей родины, это присоединиться к партии. Основная мысль состояла в том, чтобы мирным путем реформировать Китай; мы надеялись, что, почтительно предоставив трону умеренный план реформ, мы тем самым откроем эру нового управления, более соответствующую современным надобностям».