Походы и кони - Сергей Мамонтов

В нашей 1-й Кубанской дивизии были три прекрасных начальника: Врангель, Топорков и Бабиев. К этим трем могу прибавить генерала Барбовича, начальника регулярной кавалерии, и донца генерала Мамонтова (однофамилец), проведшего рейд на Тамбов по красным тылам. Из этих пяти я имел честь служить под командой первых четырех. Какая радость служить под начальством хорошего и тоска служить у плохого.

Каждый полк и штаб дивизии имел свои значок, и на плоских степях Северного Кавказа их было издали видно. Этим очень облегчалась служба связи. Надо было только оглядеться, чтобы знать, где находится часть, которую ты ищешь.

У Екатеринодарского был голубой флаг, у Корниловцев красно-черный. У нас были Владимирские цвета: черно-красно-черный. Другие запамятовал.

Манычские степи

Наконец мы поднялись на плоскогорье. Красные нам не мешали, видимо, их оттеснила дивизия Улагая. Батарея то находилась в Овощах, то переходила в Казалук. Боев вовсе не было. Было так тихо, что мы стали опасаться ночного внезапного нападения – не привыкли мы к тишине. Но нападений не было.

Тут много баранов, и в Казалуке умеют выделывать их шкуры в белый цвет. Почти вся батарея заказала себе белые полушубки. Это было красиво, немного как рынды. Я тоже заказал полушубок. Когда я пришел за ним и заплатил портному деньги, он схватил мою руку и потряс.

– Вы единственный мне заплатили. Другие берут и уходят.

Я был очень сконфужен за моих товарищей.

Здесь мы узнали, что немцы покидают Украину и нужно ее занять раньше красных. Но казаки, упоенные легкими успехами, думали, что они окончательно освободились от большевиков, и отказались идти на Украину. Это нас очень подвело и уменьшило нашу численность. Жаль было покидать дивизию, мы к ней привыкли. Они нас тоже жалели. Потом нам пришлось еще работать вместе.

Мы пошли на юг, на какую-то маленькую станцию. Утром увидели мельницу, но дошли до нее только вечером – так плоски там степи, как бильярд. Было холодно, но снегу не было. Был декабрь 1918 года. Грузились в поезд вместе со 2-м конным офицерским Дроздовским полком. Поехали через Ставрополь, Кавказскую, Тихорецкую, на Ростов и дальше на Украину. Первый этап войны на Северном Кавказе для нас окончился, наступил второй.

Карабин

Карабин свой я достал в Черномлыцкой, там же, где получил Ваньку. Карабин сопровождал меня во все время гражданской войны и даже доехал до Галлиполи. Я зашел в обоз за сапогами, которые отдал в починку. Получив починенные сапоги, я спросил солдата-сапожника, сколько я ему должен. Он засмеялся и сказал, что обоз делает починку для батареи даром. Я дал ему что-то на чай, и он остался, видимо, доволен. Уже уходя, я увидал в углу артиллерийский короткий карабин, которые очень ценились и не мешали в походе.

Чей это карабин? Мой, – ответил сапожник. Продайте мне его.

– Оружие не продается.

Мы были на Кавказе, где покупка оружия считается срамом. Его получают, воруют, достают у врага, но не покупают.

– Тогда одолжите мне его. Я еду в батарею, и у меня нет никакого оружия. Там, на фронте, я что-нибудь себе раздобуду и карабин вам отдам.

– Это можно, – и сапожник протянул его мне.

С тех пор карабин со мной не расставался. Впрочем, вру – дважды я его терял и он каким-то сверхъестественным образом ко мне возвращался. Через некоторое время я, скрепя сердце, решил отдать карабин владельцу. Но придя в обоз, узнал, что владелец-сапожник умер от тифа. Я стал законным владельцем карабина.

Под Харьковом мы ходили по тылам. Красные загнали нас в болото. Мне пришлось бросить орудийный ящик. Мы отпрягли лошадей, и я не подумал, что на ящике привязаны мои вещи, шинель и карабин. Шинель и вещи пропали, а вот карабин вернулся. Несколько дней спустя мимо нас шел полк. Вдруг я бросился к одному всаднику. Я узнал свой карабин. Странно ведь, что я узнал его между стольких одинаковых, и еще странней, что всадник отдал мне его без спора. Как тут не верить в чудо.

Когда в северной Таврии мы расставались с братом, то я настоял на том, чтобы он взял карабин. Я оставался на фронте, а брат уезжал в обоз. Карабин, пожалуй, был бы мне нужней. Но я знал его магическое свойство ко мне возвращаться и надеялся, что он мне приведет и брата с собой. Время было тревожное – перед эвакуацией из Крыма.

Поручик Абрамов передал мне карабин в Галлиполи.

Как он попал к вам? В Феодосии на пристани была толкотня. Ваш брат дал мне его подержать и стал пытаться влезть на пароход. Толпа нас разъединила. Но я видел, что он влез на пароход. Я рассердился на карабин за то, что он не привез ко мне брата, и решил его наказать – продать туркам. Турки охотно покупали оружие, Кемаль-паша был поблизости. Мы почти сторговались, вдруг турки разбежались, и карабин опять остался у меня в руках. К нам подходили греческие жандармы. Но нас было несколько и мы были вооружены, жандармы прошли мимо.

Я оставил карабин в батарее в Галлиполи.

* * *

На войне становишься суеверным. Суеверие, по-моему, та же вера, но древняя, языческая.

У меня с судьбой установился «договор». Меня не убьют и не ранят, если я не буду делать подлостей и убивать напрасно. Можно было убивать для защиты и при стрельбе из орудий. Это убийством не считалось. Но не расстреливать и не убивать бегущих. Я никогда никого не убил самолично, и верно – я не был ранен и даже лошадь подо мной никогда ранена не была. Страх, конечно, я испытывал, такова уж человеческая природа. Но когда я вспоминал о «договоре», то мне казалось, что пули перестают цыкать около меня. В общем за себя я не очень боялся, а за брата очень. Часто становился между красными и братом, чтобы прикрыть его моим «договором». Было какое-то предчувствие. После сильной передряги всегда искал светлый контур Рыцаря и на нем брата и вздыхал с облегчением: «Слава тебе Господи. Жив!» А заговаривал о какой-нибудь мелочи.

Когда карабин вернулся ко мне в Галлиполи, я понял, что брат умер. Всеми неправдами, с чужим удостоверением, попал в Константинополь и искал брата во всех громадных французских госпиталях. Безуспешно. В отчетностях и в палатах царил чисто французский кавардак.

В полном отчаянии шел по Пере. Навстречу французская сестра милосердия. Спрашиваю, не знает ли случайно?

– Ах, тысячи больных русских. Как можно их запомнить?

Я поник головой. Очевидно, она сжалилась и спросила, как фамилия. Я сказал.

– Мамонтов? Он умер у меня на руках.

Как же не верить в чудо? Французская сестра милосердия помогла мне найти могилу брата.

На Украину

С Северного Кавказа нас поездом перебросили на Украину. На вокзале в Ростове я с радостью встретил своего отделенного офицера из Училища, капитана Жагмена. Он меня узнал и вспомнил, но был нерадостен. Устроиться одному было просто, а у него была семья.