Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

В ходе последующих войн между Юрием и Изяславом Клименту дважды приходилось покидать Киев, опасаясь расправы со стороны Юрия. Оба раза он находил приют на Волыни у своего покровителя Изяслава Мстиславича. После же смерти Изяслава в ноябре 1154 года Климент вновь вынужден был спасаться бегством. Его приютил сын Изяслава Мстислав, единственный из русских князей (во всяком случае, из тех, кто мог влиять на ход общерусских дел), кто безоговорочно признавал его канонические права на митрополичью кафедру. Впоследствии Климент Смолятич ещё дважды попытается занять киевскую кафедру — но обе эти попытки закончатся неудачей.

Решение церковного вопроса стало одной из главных задач князя Юрия Долгорукого сразу же после того, как он занял киевский стол. Преодолеть церковный кризис можно было только в Константинополе. В столицу Византийской империи Юрий и направил посольство. Помимо известия о его вокняжении на Руси, посольство везло просьбу к императору Мануилу Комнину и константинопольскому патриарху Константину IV Хлиарену о назначении на русскую кафедру нового иерарха. Разумеется, эта просьба была уважена. Выбор патриарха и императора пал на владыку Константина — человека весьма образованного и сведущего в сложных богословских вопросах, хорошо известного в церковных кругах. По его собственным словам, он ещё раньше был знаком с Русью и, видимо, посещал её. Не позднее конца 1155 года Константин был рукоположен в сан киевского митрополита, а летом или осенью следующего, 1156 года добрался наконец до Киева, где был принят князем со всевозможными почестями. По прибытии Константин немедленно начал наводить порядок в делах вверенной ему Русской епархии. Однако меры, принятые им, оказались не просто жёсткими, но жёсткими до крайности, можно сказать, исключительными. Прежде всего, он подверг церковному отлучению — анафеме — самого Климента Смолятича как незаконного узурпатора митрополичьего престола. Имя Климента было изъято из списков русских митрополитов; все его деяния, в том числе рукоположения в священнический и диаконский сан, признаны незаконными. Рукоположенные при Клименте священнослужители должны были письменно осудить прежнего митрополита, и только после этого новый глава Русской церкви мог подтвердить их духовный сан или рукоположить их заново. Со своих кафедр были смещены те епископы, которые участвовали в церковном соборе, избравшем Климента в митрополиты. От них «рукописания» даже не требовали, ибо их преступление казалось несовместимым с их высоким духовным саном. Больше того, митрополит Константин посмертно предал церковному отлучению и проклял покровителя Климента Смолятича, киевского князя Изяслава Мстиславича, что для Руси было делом неслыханным и воспринималось как явное кощунство. Однако всеми этими жёсткими мерами митрополиту Константину так и не удалось положить конец церковной смуте. Не сумел он восстановить и тот высокий духовный авторитет, которым пользовались киевские первосвятители. Его попытка опереться на новых епископов, поставленных им на место смещённых со своих кафедр участников киевского собора 1147 года, также оказалась не слишком удачной, ибо далеко не все из них пользовались достаточным авторитетом на Руси. Среди тех, чьи имена нам известны, — переяславский епископ Василий (которого русские летописцы именуют несколько пренебрежительно — Васильцем), галицкий Косьма и черниговский Антоний, родом грек, которому русские летописцы дают самую нелестную характеристику, изображая его обманщиком и интриганом, но которому митрополит Константин, напротив, полностью доверял. В схватке русских князей Константин безоговорочно принял лишь одну сторону, и это сделало его точно таким же заложником политической ситуации, каким был его соперник в борьбе за киевскую митрополию. Подобно Клименту Смолятичу, Константин сможет осуществлять свои функции главы Русской церкви только тогда, когда киевский стол будут занимать лояльно настроенные к нему князья — сначала Юрий Долгорукий, а затем, после его смерти, черниговский князь Изяслав Давидович. Но как только киевский стол перейдёт к сыну проклятого им Изяслава Мстиславича Мстиславу, Константину придётся бегством спасаться из Киева. Он скончается в Чернигове в 1159 году, причём летопись рассказывает о необычной просьбе, высказанной им перед самой кончиной: призвав к себе черниговского епископа Антония, митрополит «заклят и», то есть взял с него клятву в том, что тот не похоронит его тело, но бросит его вне города: «Яко по умерьтвии моем не погребешь тела моего, но ужем (верёвкой. — А. К.) поверзше за нозе мои, извлечете мя из града и поверзете мя псом на расхытанье». Антоний сдержит слово и исполнит эту чудовищную клятву. Однако когда тело греческого иерарха будет брошено на съедение псам и воронам, это вызовет в городе оцепенение и ужас; на следующий день тогдашний черниговский князь Святослав Ольгович, «здумав с мужи своими и с епископом», прикажет взять тело почившего митрополита и с подобающими почестями похоронить его в соборной церкви Святого Спаса. Впоследствии же Константина начнут почитать как святого — сначала в Чернигове, а затем и во всей Русской церкви.

Но почему же среди епископов, пострадавших при Константине, оказался и Нестор Ростовский? Ведь он никогда не поддерживал Климента Смолятича и даже не присутствовал на соборе 1147 года!

В чём оказалась его провинность, неизвестно. Автор позднейшей Никоновской летописи полагал, что епископ отправился «поклонитися и благословитися» к новому киевскому митрополиту, но «от своих домашних оклеветан бысть… и в запрещении бысть», то есть подвергся церковному наказанию, епитимье. Какие «домашние» могли здесь иметься в виду? И сами ли они оклеветали владыку или, может быть, действовали наученные кем-то? Ответов на эти вопросы у нас нет, тем более что к показаниям столь позднего источника следует относиться с осторожностью. Ясно лишь, что отстранение ростовского епископа от кафедры могло произойти с ведома и согласия либо самого Юрия Владимировича, либо его сына Андрея. Первое, пожалуй, выглядит более вероятным: всего через несколько месяцев после смерти в мае 1157 года Юрия Долгорукого митрополит Константин, по свидетельству той же Никоновской летописи, «испытав о Нестере, епископе Ростовском», то есть проведя какое-то новое расследование, установил, «яко не по правде оклеветан бысть от домашних его, и повеле клеветарей его всех всадити в темницу». Впоследствии Нестор возвратится на свою кафедру — и, кажется, произойдёт это не единожды. Никоновская летопись сообщает, что в 1157 году его вторично изгонят оттуда — на этот раз, надо полагать, по прямому указанию Андрея Боголюбского. Однако и это известие вызывает сомнения в своей достоверности, о чём мы ещё будем говорить ниже.

Надо сказать, что в Суздальской земле осуждение епископа Нестора было воспринято очень болезненно. Многие по-прежнему считали его законным главой епархии. Когда год спустя митрополит Константин поставит на ростовскую кафедру нового епископа, грека Леона, суздальский летописец сообщит об этом с явным осуждением: «Леон епископ не по правде поста-вися Суждалю… перехватив Нестеров стол». Разделял ли подобное мнение князь Андрей Юрьевич, сказать трудно. Но общего языка с новым владыкой он также не найдёт.

* * *

К весне 1157 года положение Юрия в Киеве сделалось угрожающим. «Нача рать замышляти Изяслав Давыдовичь на Дюргя и примири… к собе Ростислава Мстиславича и Мьстислава Изяславича…» — сообщает летописец. Как видим, противники Юрия, прежде враждовавшие друг с другом, сумели объединиться — и именно на почве общего неприятия той политики, которую проводил в Киеве Юрий Долгорукий. Это имело для князя, фактически оказавшегося в изоляции, роковые последствия, тем более что он не мог опереться и на киевлян, для которых по-прежнему оставался чужаком. Причём чужаком, не принимавшим сложившихся норм во взаимоотношении князя и подданных, открыто попиравшим те права, которые киевляне и жители других южнорусских городов добились за прошедшие годы. Ибо ко времени княжения Юрия киевляне успели привыкнуть к тому, что князь, вступавший на «златой» киевский стол, заключал с ними отдельный «ряд» (договор), где оговаривал и их, и, главное, свои права и обязанности. Юрий же этого не сделал. Вступив в Киев, он попытался восстановить старый порядок, по которому стольный город Руси принадлежал «старейшему» князю как его неотъемлемое владение, как «отчина» и «дедина», которыми он мог распоряжаться по собственному усмотрению. Но это никак не устраивало его подданных. «Не хочем быти, акы в задници», то есть не хотим как бы переходить по наследству, — передаёт их слова (сказанные, правда, по другому, но похожему случаю) летописец. «Задница», по-древнерусски, — наследство; но очень похоже, что здесь обыграно и другое значение этого слова.