Буря Жнеца. Том 2 - Стивен Эриксон

Только на том свете все равны. Такого ты, старый краб, за свою долгую бессмысленную жизнь небось и не слышал. Расписывать горшки – бесполезное занятие, ведь горшки не вечны. От них остаются лишь осколки, которыми усеян песок; строители толкут их и делают замазку для стен; крестьяне крошат их и удобряют почву. И помнится мне, отец, на твою роспись «Пришествие Логроса» зарились куда меньше, чем на портовых шлюх.

Старший сын, наследник рода… но крутить гончарный круг, смешивать глазурь и обжигать горшки – не его призвание. Мог бы изобразить меня, отец. Назвал бы роспись «Пришествие убийцы». Чем не украшение для погребальных урн – для тех, кто погиб от ножа, конечно? Увы, ты мало знал мир, поэтому не понял, что я, мое ремесло и моя война против неравенства в этом самом несправедливом из миров достойны увековечения.

А уж отрекаться от меня и лишать наследства вовсе не стоило.

В четырнадцать лет Горлорез попал в общество неразговорчивых стариков и старух. Как и зачем – не имеет значения. Будущее его было расписано вплоть до шагов, и даже богам не под силу заставить его свернуть с избранного пути.

Время от времени он интересовался судьбой наставников. Все, конечно, были мертвы. Стерва позаботилась. Не то чтобы их смерть означала конец всему. В конце концов, ее людям так и не удалось поймать Горлореза, и едва ли он – единственный, кто спасся от Когтей. Иногда он задумывался и над тем, продолжается ли его путь – в отрыве от Малазанской империи? Впрочем, Горлорез отличался терпением: в таком ремесле по-другому никак.

Адъюнкт, однако, требует верности. Требует служить непонятному делу. Говорит, мы сами себе свидетели. Что ж, по мне, и так сойдет. Убийце лишние глаза ни к чему. Значит, пока что он последует за Тавор и ее войском несчастных глупцов, влекомых Опоннами. Пока что.

Он стоял в личных покоях Бруллига, подпирая стену, сложив руки на груди, и со скучающим интересом наблюдал за происходящим. Время от времени что-то тихонько, слабее комара, кололо сердце.

Бедняга шайх сидел, съежившись, в высоком кресле и истекал потом. Несмотря на выпитое, дрожь в руках у Бруллига не унималась; он уткнулся в кружку и боялся поднимать глаза на стоявших перед ним женщин, закованных в доспехи.

Лостара Йил смотрелась попривлекательнее покойной Ян’тарь – по крайней мере, такие женщины приходились Горлорезу по вкусу. Пардийские татуировки придавали коже чувственности, обильные формы не могли скрыться даже под доспехами, а в движениях ее сквозила грация танцовщицы (сейчас Лостара, конечно, не двигалась, но грация никуда не девалась). Несчастная адъюнкт была ее полной противоположностью. Как и все женщины, которым суждено скрываться в тени более привлекательных подруг, она переносила эту тяготу с показным безразличием, но Горлорез, обладавший талантом угадывать несказанное, видел, какой болью отдавалось безразличие. Вот такая правда человеческого бытия, не хуже и не грубее других. Отсутствие красоты – и так шло от веку – восполнялось другим: искусственными титулами и властью.

Конечно, когда в твоих руках такая власть, ты можешь сходиться с кем угодно; никто на твое лицо не посмотрит. Возможно, поэтому Лостара стояла рядом с Тавор, хотя Горлорез и сомневался. Любовниками они точно не были, да и подругами назвать их язык не поворачивался.

Справа у двери толклась остальная свита адъюнкта. Широкое, грубое лицо Кулака Блистига скрывала тень душевного истощения. Негоже, адъюнкт, держать при себе такого человека – он вытягивает из окружающих жизнь, надежду и веру. Надо от него избавиться, Тавор, и назначить новых Кулаков: Фарадан Сорт, Мадан’тула Раду, Скрипача… Только не капитана Добряка – ни в коем случае, женщина. Или придется разгребать настоящий бунт.

Бунт. Вот оно, слово. Вертелось-вертелось в голове, а теперь оформилось. Назвать явление значит предположить, что оно произойдет – все равно что расчесать царапину и ждать нагноения. Охотники за костями разбросаны – вот в чем беда. Велик шанс, что к концу этого странного похода от войска останется только жалкая горстка, и то в лучшем случае.

Без свидетелей. Мало кому из солдат такое по нраву. Конечно, эти слова сделали их суровее, да только надолго ли? Железо слишком холодное. И горькое на вкус. Боги, достаточно взглянуть на Блистига.

Возле Кулака стоял Вифал, оружейник мекросов. Именно за ним мы зашли в Малаз, а почему – так никто и не знает. Чья кровь на твоей совести, а? Кровь малазанцев. Кровь Ян’тарь, Калама, может, и Быстрого Бена тоже… Стоишь ли ты того? Горлорез ни разу не видел, чтобы Вифал разговаривал с солдатами. Ни слов благодарности, ни сожалений о погибших. Он с ними по воле адъюнкта. Зачем? Ха, так она тебе и сказала! Тавор Паран не из болтливых.

По правую руку от Вифала стоял Банашар – низложенный верховный жрец Д’рек, если верить слухам. Еще один пассажир в армии отщепенцев. Впрочем, цель Банашара Горлорезу известна. Деньги. Тысячи, десятки тысяч монет. Он содержит нас, но все его золото и серебро краденое. Как иначе? Человек не может быть настолько богат. Откуда же деньги? Ответ ясен: из храмовых закромов Червя осени.

Молитесь Червю – платите войску сварливых неудачников. Сдается мне, в молитвах про такое не просят.

Сторонников у Бруллига было раз, два и обчелся: Бальзамова зазноба Шурк Элаль, капитан «Бессмертной благодарности», и ее старший помощник Скорген Кабан по прозвищу Красавчик. Однако вытаскивать шайха из ямы, в которую тот угодил, никто из парочки не спешил.

При этом Шурк – осторожная бестия, пожалуй, куда опаснее самозваного правителя сего островка.

Адъюнкт на приличном торговом наречии разъясняла, как теперь будет управляться Второй Девичий форт. С каждым пунктом лицо Бруллига мрачнело все сильнее.

Невеселое зрелище, однако при желании его можно найти даже забавным.

– Наши корабли будут заходить в гавань, пополнять припасы, – говорила Тавор. – По одному, чтобы не вызывать паники у населения…

Шурк Элаль фыркнула. Она сидела на стуле чуть в стороне, практически перекрывая обзор Горлорезу, чтобы лучше видеть хозяина и гостей. Скорген стоял подле нее, в одной руке держа кружку, из которой наполнял свое бездонное брюхо любимым элем Бруллига, а другой ковыряясь в красном, истерзанном ухе. От выпитого у него началась мощная, раскатистая отрыжка, наполнившая комнату смрадом брожения. Прошло уже полчаса, а останавливаться он, кажется, не собирался.

Насмешливая реакция Шурк не прошла незамеченной.

– Терпение, капитан, – холодно отозвалась Тавор. – Понимаю, вам не терпится уйти, однако мне необходимо переговорить и с вами, чуть позже…

– Конечно, сначала вы лишите Бруллига остатков достоинства.

Шурк грациозным жестом закинула ногу на ногу, сложила руки на колене и мило улыбнулась адъюнкту.

Тавор долго молча разглядывала пиратку бесцветным взглядом, потом повернула голову к свите.

– Банашар?